Женщины да Винчи

Они разминулись на протоптанной между медсанбатом и землянкой тропинке. Каждый пошел в свою сторону.

Уже у самого входа в медсанбат Зина оглянулась. В голове у нее мелькнуло: как жаль, что Наташа будет спать в такое ясное утро! Но мысль эта была слишком нелепой, чтобы ее высказывать, да Наташа уже и скрылась в землянке.

И в то же мгновение тишина, установившаяся с тех пор как Зина с Леонидом Семеновичем вышли из Михайловского парка, нарушилась протяжным свистом, и сразу же после, еще даже на излете этого свиста, раздался взрыв. Совсем другой, чем от подрываемых вокруг мин, такой мощный и оглушительный, что Зина перестала что-либо слышать.

Но видеть она в эту минуту не перестала. Наоборот, зрение ее обострилось, и этим своим обострившимся, невыносимым зрением она увидела, как сестринская землянка разлетается черными комьями, и над ними, среди них взлетают в не потемневшее, по-прежнему ясное утреннее небо руки, ноги, ошметки рваного мяса… И в центре этого жуткого месива летит по чистому небу, как солнце, голова Наташи Воскарчук.

Зина видела ее голову так отчетливо, что могла разглядеть не только округлившиеся в мгновение смерти Наташины глаза, но даже завитки перманента. Как такое может быть, она не понимала.

Но и вряд ли что-либо из происходившего сейчас в ее сознании могло называться пониманием. Это вообще не умещалось в рамки того, что имеет название на человеческом языке.

К землянке – вернее, к черной шевелящейся яме, которая от нее осталась, – бежали люди. Взрывов больше не было, этот оказался единственным. Пальнула немецкая гаубица, случайно уцелевшая и сделавшая свой последний выстрел прямой наводкой.

Но все это Зина узнала гораздо позже. А теперь она словно к земле приросла. Зазвенело в ногах, в руках, и плечи зазвенели тоже, и только голова оставалась ясной.

Она откинула полог, закрывавший вход в медсанбат. Санитарка Алла Спиридонова едва не сбила ее с ног, потому что бежала, наоборот, на улицу. В руках у Аллы была груда бинтов, которые Наташа Воскарчук приказала ей скрутить после стирки.

В медсанбате тревожно гудели раненые, кто-то пытался встать.

– Откуда стреляли? – услышала Зина. – Попали куда?

Она не поняла, кто это спрашивает, и ничего не ответила. Она не услышала, как вслед за ней кто-то вбежал в медсанбат и что-то крикнул.

Зина прошла в дальний угол, где плащ-палаткой был отделен топчан, на котором медсестрам иногда удавалось прикорнуть во время ночных дежурств, и, не раздеваясь, не сняв даже сапог, легла на этот топчан.

Ее охватил глубокий мертвый сон.

Глава 3

– Она спала трое суток. Проснулась седая.

– И ничего не помнила? – спросила Белка.

– Почему? Все помнила.

Белке стало неловко от своего предположения. Слишком оно было поверхностным, она только теперь это поняла.

Когда ближе к вечеру Константин зашел к ней в комнату, она спросила, почему Зинаида Тихоновна так рано начала красить волосы, да еще на войне. Он ответил кратко, про летящую в небе голову только упомянул, и многое дорисовало Белкино воображение.

– Не представляю, как ваша мама после этого опять стала в медсанбате работать, – сказала она. – Я бы не смогла.

– Она была несентиментальна.

– Нет, я тоже несентиментальная. Но все равно…

– Я ее, когда в школе учился, уговаривал на открытый урок прийти: «Мама, выступи, ты же герой, на фронте была!» Она мне всегда отвечала: «А где я должна была быть? Я медсестра. И что я вам буду рассказывать? Как ноги-руки ампутированные в тазах выносила?»

– Во сколько поезд? – вздохнула Белка.

– Какой именно?

– Московский.

– Ваши проблемы уже разрешились?

– Не знаю.

– Тогда почему вы хотите ехать в Москву? Или проблемы у вас не там, а в Лондоне?

– Почему в Лондоне? – удивилась Белка.

– Ну, или в Лиссабоне, не знаю. Вы же сами говорили, что приехали сюда, потому что влипли в дурацкую историю. Это изменилось?

– Это – нет, – уныло пробормотала Белка.

– А что изменилось?

– Ничего…

Она шмыгнула носом. Когда он вот так вот задавал вопросы, сверху вниз глядя на нее, сидящую на краешке стула, она чувствовала себя несмышленой школьницей. Это было странно, Белка и в школе ничего подобного не чувствовала.

– Я же сказал, вы можете оставаться здесь столько, сколько вам необходимо.

В его голосе Белке послышалось неудовольствие. Она поставила себя на его место и поняла, что и сама не хотела бы несколько раз повторять то, что было выражено внятно и определенно уже с первого раза.

– Если бы я знала, сколько мне понадобится здесь оставаться, – сказала она, – то не чувствовала бы перед вами неловкости.

– Можете не чувствовать и так, – разрешил он.

– А вы бы не чувствовали, если бы ввалились к незнакомым людям с заявлением «а теперь я у вас поживу»?

Он промолчал, но Белка поняла, как мог звучать его ответ: «А я не ввалился бы к незнакомым людям с таким заявлением». Она угадала это не потому, что между ними установилась какая-нибудь особенная ментальная связь, а просто потому, что именно так ответил бы каждый нормальный человек.

– Чересчур вы щепетильны, – сказал Константин. – Для москвички даже удивительно.