Женщины Девятой улицы. Том 1

Тем временем стали предавать гласности сведения о миллионах смертях в СССР. Эти люди умерли от голода или были убиты при режиме Сталина. Так что любой, кто был готов признать советский коммунизм, автоматически соглашался бы с массовыми убийствами как со средством достижения политических целей. Да и на родине особых поводов для оптимизма не находилось. На международной арене под знаменем «Доктрины Трумэна» Вашингтон наделил себя правом – а на самом деле обязанностью – вмешиваться в дела других государств в любой точке мира и вводить туда войска ради защиты «свободы и демократии» от коммунистов. Причем к последним зачастую относили просто правительства левого толка. В самих США тоже наступили смутные времена. Безудержная инфляция и безработица в сочетании с широкомасштабными забастовками порождали серьезные опасения в том, что нацию в скором времени ждет очередной финансовый кризис. Наивысшей точки кипения достигла и расовая напряженность. Ведь темнокожие мужчины, которые возвращались домой с войны, где они отдавали свои жизни ради свободы, на родине снова попадали в подчиненное положение. И над всем этим хаосом нависала вполне реальная угроза нового военного конфликта[1126].

В январе 1947 г. писательница Симона де Бовуар, приехавшая в Нью-Йорк из Франции, была шокирована тем, что она назвала военным психозом: «День за днем [журналы и газеты] твердят, что конфликт неизбежен и американцам придется отражать российскую агрессию»[1127]. В том году только начали привозить гробы с телами сотен тысяч американцев, погибших на фронтах Европы и Азии. А люди уже только и слышали о планах своего правительства отправить солдат на очередную войну, место которой еще только предстоит определить[1128]. Барабанная дробь, призывавшая американцев готовиться к войне, звучала все оглушительнее и назойливее. Опять.

В такой обстановке нью-йоркские художники решили: нет никакого смысла в том, чтобы пытаться понять происходящее за стенами их мастерских или участвовать в жизни общества за рамками небольшой группы людей, которых они называли своими друзьями. К желанию отгородиться от окружающего мира их привела не апатия, а отвращение. Оно возрастало, когда они видели на улицах Гринвич-Виллидж прохожих с вытатуированными на тощих руках концлагерными номерами. Или женщин в танцзалах на 14-й улице. Тоже бывшие узницы лагерей смерти, с такими же жуткими татуировками, они предлагали себя за 10 центов в качестве партнерш для танго[1129]. Крепли в художниках и гнев, и отчаяние, и потеря надежды, и бессилие, и – самое острое чувство – отчуждение. Этими эмоциями были пронизаны их работы. «Художник пытался тогда конструировать скульптурные образы, достаточно сильные, чтобы выдержать ужасающий и противоречивый дух эпохи», – вспоминал живописец Филип Густон[1130]. Однажды Билл де Кунинг признался своему коллеге Питеру Агостини, что его тревожит атомная бомба. Агостини ответил, что по этому поводу волноваться совершенно бесполезно, ибо, если бомба полетит в их сторону, они все равно ничего не смогут поделать. «Ну да, – покорно согласился Билл, – остается только писать»[1131]. Так все они и поступали.

Владелец магазина товаров для художников с Десятой улицы приобрел на аукционе сотни рулонов бельгийского льна, отличной, но обычно слишком дорогой основы для живописи. Их не забрали с таможни после войны. «Он купил лен за гроши, – рассказывал Милтон Резник, – и теперь продавал художникам. Рулон 3 метра в ширину и 10 метров в длину стоил 25 долларов. Выгодная сделка! А если у тебя не было 25 долларов, ты платил пять, и они писали на рулоне твое имя»[1132]. До тех пор большинство работ абстракционистов были маленькими – в основном того же размера, какой был принят во французской традиции мольбертной живописи. Но такое количество материи по столь выгодной цене означало, что художник мог замахнуться и на более масштабное полотно. Более того, из экономических соображений и ради эксперимента почти все творцы из Ист-Виллидж начали добывать нетрадиционные материалы для живописи. (Элен часто приходилось изготавливать «холсты», покрывая картон белой грунтовкой. И она говорила, что на один-единственный мазок иногда расходуется целый тюбик дорогущего кадмия красного[1133].) Билл с Францем нашли на Бауэри-стрит магазин для художников-оформителей, где купили по почти 20-литровой банке коммерческой черной краски и по такой же банке белой эмали. Там же они приобрели листы плотной бумаги, которые клеили на древесноволокнистые плиты[1134]. Другие художники последовали их примеру. Они осваивали краску для ремонта, эмаль для оформительских работ и автомобильную краску. Свободные от традиций (как в материалах, так и в эстетике), ответственности перед обществом и догм авангардисты стаскивали все это в свои мастерские, готовясь к полному открытий творческому путешествию.