Женщины Девятой улицы. Том 1

Грэм определял искусство как «процесс абстрагирования» мыслей и эмоций с помощью красок, металла или камня. Следовательно, искусство абстрактно по сути, изначально. А обязанность художника заключается в том, чтобы «бесстрашно продвигать абстракцию к ее логическому итогу, а не уклоняться от нее, прячась под маской очарованности или “верности природе”»[336]. По словам Джона, художник творит для общества, но если окружению не нравится результат его работы, то он ни в коем случае «не должен торговать своими идеалами ради успеха и вознаграждений. Мученикам и святым не чужды роскошь и признание, по крайней мере в той же степени, как и обычным людям. Просто они гораздо больше любят нечто другое». Грэм утверждал: если художник действительно гений, то ему стоит изначально ожидать, что его не поймут и что он будет одиноким. По словам Джона, «красота гениальности пугает, мало кто способен смотреть на нее прямо, не отводя взор. Те, кому это не удается, находят убежище в скептицизме»[337]. Художник-абстракционист должен быть готов к тому, что такие скептики будут постоянно спрашивать: «А что это значит?.. Что это – небо, дом или лошадь?» И на такие вопросы нужно отвечать уверенно и честно: «Ни то, ни другое и ни третье. Это живопись»[338].

Наконец, Грэм утверждал, что из всех видов искусства самым трудным является живопись, ибо один-единственный мазок на холсте может определять исход: будет это прекрасная картина или полный крах. Писатель всегда может заменить неудачное слово. Но линия или форма настолько эфемерны, что, единожды изменив, вы почти наверняка утратите их навсегда. Джон писал: «Чтобы создать жизнь, нужна любовь. Чтобы создать великое произведение искусства, нужно любить истину со страстью маньяка. И если общество не понимает такую любовь, то, возможно, ее воспримет человечество»[339]. А еще в книге Грэма была кратко изложена вся история искусства: от доисторического периода до ХХ в., благодаря чему эта работа не только утешала и поощряла, но и наставляла. Художники, прочитав ее, уже не чувствовали себя изгоями, отклонившимися от верного пути. Они, как и после лекций Гофмана, ощущали себя неотъемлемой частью давней и гордой традиции, последователями тех, кто, игнорируя модные веяния, творил культуру.

Вскоре после того, как весной 1939 г. галерея Валентайна Дуденсинга произвела настоящую сенсацию в нью-йоркском художественном мире, выставив «Гернику» Пикассо, неподалеку от нее открылся музей, вызвавший приблизительно такую же реакцию. Музей необъективной живописи подкреплял идеи Грэма, выставляя работы художников, которые осмелились продвинуть искусство абстракции за рамки самого Пикассо, в царство чистого духа. Грэм вполне предсказуемо стал советником директора нового музея – баронессы Хильдегарды Анны Августы Элизабет Ребай фон Эренвизен, известной в Нью-Йорке просто как Хилла Рибей. Родившаяся в Баварии художница еще десять лет назад начала вместе с Соломоном Гуггенхаймом работать над строительством того, что впоследствии станет знаменитым Музеем Гуггенхайма в Нью-Йорке. А пока суть да дело, Соломон финансировал музей в таунхаусе на 54-й улице, где выставлялось искусство, которое отстаивала и продвигала Ребай. У этих произведений не было никакой четко распознаваемой темы, кроме искусства как такового[340]. Кубисты, фовисты, импрессионисты, сюрреалисты и немецкие экспрессионисты абстрагировались от реальности, но в их работах все же были объекты. Люди на их полотнах могли быть плоскими и искривленным, столешницы – неимоверно изогнутыми, лежащие на них фрукты – искаженными почти до неузнаваемости. Но только почти, а не совсем. Все же объекты этих произведений были различимы. В музее же Хиллы Рибей выставлялись работы, которые перешагнули эту грань. Самым важным художником был Василий Кандинский, первый художник-модернист, который использовал чистую абстракцию и экспрессионизм. Именно Кандинский указал путь художникам, которым надоело сидеть на диете кубизма и которые давно пытались найти выход из этой ситуации[341]. Сам Кандинский был представлен в музее Рибей весьма щедро.