Женщины Девятой улицы. Том 1

Мерседес к тому времени вернулась в Нью-Йорк и поселилась с мужем и сыном на аллее Макдугал, в двух шагах от «Уолдорфа». Она поздно вечером ходила по магазинам и по дороге домой обычно заглядывала в кафе. «Люди просто говорили о живописи, об искусстве, — вспоминала женщина. — И это было чрезвычайно важно. Ведь они творили и сосуществовали в реальном климате… позволявшем им [как художникам] плечом к плечу проделать путь, который в противном случае каждому из них пришлось бы преодолевать в одиночку»[916]. У большинства местных художников не было возможности принимать гостей дома. И «Уолдорф» стал для них общей гостиной. Павия рассказывал, что иногда внутри кафе собиралась компания человек из сорока, да еще 10–15 художников толпились снаружи. «И эти посиделки, — вспоминал он, — часто выходили из-под контроля»[917].

Ветераны привносили в эти собрания дух вызова. Многие из них принимали участие в реальных боевых действиях в Европе. И теперь мысль о том, что США спасли европейский континент от Гитлера, вселяла в солдат-художников уверенность, которой не было до войны, когда они сравнивали себя со старшими коллегами-французами. Отчасти этот настрой базировался на произведениях искусства, созданных во Франции за прошедший период. А французское искусство все четыре года фашистской оккупации если вообще существовало, то пребывало в состоянии застоя. Но в основном новообретенная уверенность коренилась в ощущении американцев, что их родина способна добиваться любых целей и что именно она определяет будущее человечества. Художники начали думать: Америке — то есть им самим — по плечу создать героическое американское искусство, которое будет сильно отличаться от всего, что существовало в мире до этого[918]. Французское изобразительное искусство более не считалось актуальным, чего нельзя было сказать о французской философии.

В 1946 г. экзистенциализм просто не мог не стать поддержкой и стимулом для художников, измученных тревожными думами о творчестве, быте и жизни в смутные времена. Они совершенно не могли повлиять на многие события и, следовательно, получить передышку в своем беспокойстве. Философия экзистенциализма появилась в XIX в. благодаря Сёрену Кьеркегору, которым так восхищались Элен и Билл. В 1940-х гг. интерес к ней возродился. Американцам экзистенциализм заново представил молодой французский интеллектуал, в прошлом участник французского Сопротивления. Звали этого человека Жан-Поль Сартр. Когда в марте 1946 г. он выступал в Карнеги-холле по приглашению нью-йоркского сюрреалистического журнала View, зал был «забит до стропил». Все художники пришли послушать, что этот философ, драматург и романист расскажет о своих теориях в том аспекте, в каком они связаны с искусством[919].

На огромной сцене Сартр казался забавным маленьким человечком. Его круглое лицо было болезненно-серого цвета, а глаза за толстыми стеклами очков смотрели в разные стороны. Щуплый, абсолютно профессорского вида, он тем не менее излучал огромную физическую мощь. Говоря, мыслитель направлял плечо вперед, его голос становился сильным и мужественным и разносился по всему залу[920]. Философ уже сам по себе приковывал внимание. Той весной Сартр обсуждал в Карнеги-холле театральное искусство. Но он рассказывал об упрощенном действии; о героях, раскрывающих свою внутреннюю суть, вместо того чтобы играть по сценарию; об отказе от устаревших театральных традиций, не позволявших далее адекватно отображать современные темы. И это находило живой отклик в душах художников. Театр Сартра сводился к самой сути этого искусства. И именно этого нью-йоркские художники надеялись достичь в своем творчестве. К сожалению, Сартр говорил на французском языке, которого большинство американцев не понимали. Поэтому многие слушатели искали смысл его речи в переводах его сочинений[921]. Поклявшись бороться с любыми догмами после того, как Сталин предательски растоптал их прежнюю веру в коммунизм, нью-йоркские художники изначально относились к любым «-измам» с большим подозрением. Однако чем больше они узнавали об экзистенциализме, тем яснее им становилось: эту философию можно признать и принять. Ведь согласно ей не нужно было ничего делать, кроме как оставаться самим собой и относиться к себе максимально честно[922].