Женщины Девятой улицы. Том 2

Неожиданным выводом Тома, который некоторые члены «Клуба» сочли надругательством и преступлением, было предположение, что нью-йоркские художники-авангардисты соединили в своем творчестве абстракционизм и экспрессионизм. То есть оба направления, пришедшие в Америку из Европы[1230]. Они были чистыми абстракционистами и при этом экспрессивно выражали в работах свое видение мира. Этот, казалось бы, вполне безобидный тезис был встречен ревом неодобрения и воплями боли со стороны некоторых художников. Например, Джексон Поллок, прочитав книгу Гесса, взял ее, вбежал по ступенькам в «Клуб», швырнул ею в Филиппа Павию. А потом прорычал Биллу: «Кто это написал? Твоя жена?»[1231] Он воспринял книгу Тома как трактат, открыто пропагандирующий европейский стиль живописи, который более всего просматривался в творчестве художников первого поколения, в том числе Билла. Поллок в своей критике был отнюдь не одинок. Он и многие другие художники боялись вторжения в свою вотчину экспрессионизма, который они считали недостаточно чистой формой живописи, и возврата к подчинению Европе. Сама идея соединения абстракционизма с экспрессионизмом казалась им откатом в прошлое. «Что же вызывало их главные возражения, послужило истинной причиной конфликта?» — задался вопросом Филипп Павия. И ответил на него так:

Им претила идея зловещего сотрудничества художника-абстракциониста с его врагами — представителями фигуративного искусства. Ведь оно сделало бы почти абстракцию более важной, чем чистая абстракция… Вместо гордых, новаторских художников-абстракционистов им предлагалось стать лишь ублюдочными недоабстракционистами с каким-то гибридным опытом. «Ублюдочное слово, ублюдочная идея и ублюдочный художник» — так можно кратко сформулировать все их жалобы[1232].

И вот, дабы «предотвратить беспорядки», Павия организовал круглый стол, включавший семь обсуждений книги «Абстрактный экспрессионизм». Первая дискуссия состоялась через четыре дня после открытия выставки Джоан[1233]. На четвертом обсуждении Митчелл уже сидела среди коллег из второго поколения. В нем участвовал один молодой поэт, появившийся в их кругу в конце 1951 г. Его привела в «Клуб» Элен[1234]. Звали юношу Фрэнк О’Хара, и ему суждено было стать Аполлинером этого непростого и беспокойного сообщества[1235].

В письме, направленном секретарю Барни Россета в 1957 г., когда его издательство готовило к выпуску сборник стихов Фрэнка, поэт представил свою краткую биографию. Родился в Балтиморе в 1926 г., рос в Массачусетсе, в 17 лет был призван в ВМФ США, служил на Тихом океане, получил степень по английскому языку в Гарварде, учился музыке, а «на летних каникулах работал на ткацкой фабрике и читал Рембо»[1236]. Что касается внешности, Фрэнк сам говорил, что «похож на женоподобного водителя грузовика»[1237]. Все это было чистой правдой, но и близко не описывало человека, который в разной мере стал великим вдохновителем для многих местных художников и их излюбленной моделью. Ведь он лучше всех умел подбодрить упавшего духом, был путеводной нитью, лучшим другом и вожделенным любовником для всех, считавших своим домом «Кедровый бар» и «Клуб». По словам его близкого друга и коллеги, поэта Джона Эшбери, в творческом сообществе никто не осознавал, что чего-то не хватает. А потом появлялся Фрэнк, и все понимали, что его-то они и ждали[1238].

Фрэнсис Рассел О’Хара действительно родился в Балтиморе, но только потому, что его мать хотела скрыть беременность, наступившую до брака. У семейства О’Хара были глубокие корни в Графтоне, штат Массачусетс. Туда-то его родители и вернулись через полтора года после рождения Фрэнка, и там он прожил до 16 лет, пока не ушел служить на флот[1239]. Его родные вели образ жизни, типичный для маленького городка в Новой Англии. И вряд ли их культурная среда могла послужить материалом для творчества взрослого Фрэнка. Но семья так сильно поддерживала его в детстве и юности морально, что юноша научился самовыражаться без малейших опасений за последствия. Фрэнк был старшим из троих детей. Его воспитывали тетушки и бабушка, обожавшие этого ребенка[1240]. Да и как было не любить его и не потакать ему? Фрэнк был маленьким, веснушчатым, темноволосым и голубоглазым мальчиком, идеальным ирландским ангелочком, правда, лишь до тех пор, пока в драке на школьном дворе ему не сломали нос, который неправильно сросся[1241]. Впрочем, кривой нос не только не лишил будущего поэта привлекательности, но и стал его изюминкой.