Женщины Девятой улицы. Том 3

Единственное, что нужно делать, это просто продолжить

просто ли это,
да, это просто, потому что это единственное, что нужно делать
можешь ли ты это?
Да[878].

И Джоан начала новую жизнь на улице Фремикур. Она много работала и никого не допускала в мастерскую[879]. Она продолжала выставляться в Нью-Йорке в «Конюшенной галерее», но в Париже у нее своей галереи не было[880]. Женщину-художника во Франции уважали еще меньше, чем в США, а американскую женщину-художника и вовсе презирали и игнорировали. А Джоан, особа откровенная и несдержанная, вообще составляла отдельную категорию.

«Они называли меня дикаркой в Европе, — вспоминала она много лет спустя. — Считалось, что есть много такого, чем никогда не может быть женщина, в том числе она не может быть дикой и необузданной»[881]. Во Франции Джоан стала невидимой как художник, ей пришлось довольствоваться жизнью в тени Жан-Поля. Его картины висели на стенах мастерской на улице Фремикур, и когда другие художники приходили к ним на чердак выпить или поужинать, они обсуждали его, а не ее творчество[882].

«К ней относились как к женщине великого человека», — писала искусствовед Синди Немсер[883]. Вытесненная на задний план, Джоан, казалось, какое-то время чувствовала себя вполне комфортно. «Как будто они заключили некое молчаливое соглашение: он звезда; он занимает положение, которое ей очень трудно оспорить, ведь он признан чуть ли не гением во всей Европе», — объяснял биограф Риопеля[884].

Нынешнее положение Джоан довольно сильно напоминало то, которое Ли занимала на протяжении всей жизни с Джексоном. Джоан никогда не пыталась отвлечь внимание от Жан-Поля, она защищала его так агрессивно, что вскоре получила прозвище «американская огресса»[885] [886]. Она уговаривала его работать, часто говоря: «Когда ты устал, в депрессии или даже болеешь, есть только одно лекарство — встать и писать»[887].

Джоан чувствовала себя в изоляции, но для нее это было знакомое, почти желанное состояние — оно позволяло заниматься живописью[888]. Под вековыми балками высокого потолка и под темно-серым парижским небом, со своими терьерами у ног и музыкой, заполняющей всю огромную мастерскую, Джоан изливала себя на холсте. В ее палитре появились новые цвета, как из «теплого» спектра — кадмиево-оранжевый, красный и желтый, так и «холодные» — розовая марена, фтало синий и белый. Они напоминали тона, которые художница когда-то использовала в картине «Городской пейзаж». Ее мазки снова рассыпались и лопались, словно бросая вызов любому, кому придет в голову остановить их движение.

Один человек, видевший художницу в мастерской на Фремикур, вспоминал: «Ее пальцы все были в краске, как будто она изобрела новую кожу»[889]. По мнению самой Джоан, она в тот период создала некоторые из своих самых смелых работ[890]. Одна, в собственной мастерской, художница чувствовала себя совершенно счастливой. А вот мир за ее стенами, казалось, подкидывал лишь поводы для сожаления.

Вскоре после возвращения Джоан в Париж они с Жан-Полем и его маленькими дочками, Исеулт и Сильвией, присоединились к французскому арт-дилеру Жоржу Дютюну, его жене Маргарите и их сыну Клоду, которые путешествовали на яхте из Афин в Стамбул по сверкающему Эгейскому морю[891]. Жан-Поль планировал эту прогулку на борту роскошной яхты «Фантазия» несколько месяцев[892].

Кульминацией путешествия должно было стать посещение горы Афон и православного монастыря XI века, истинного кладезя художественных сокровищ. Посторонних туда пускают крайне редко, а женщин и детей так вообще никогда. Но, как рассказывал потом Клод Дютюн, заранее сообщить об этих ограничениях Джоан ни у кого не хватило смелости.

И вот вся компания приготовилась совершить восхождение к монастырю. Гиду пришлось сообщить путешественникам, что подняться на гору могут не все. Как и ожидалось, Джоан взбесилась; она швырялась туфлями и грязно ругалась, наблюдая, как мужчины поднимаются к святому месту. Ей, Маргарите, детям досталось ждать их внизу[893]. Джоан могла принять жизнь в тени мужа, но не такое унижение; не такой прозрачный намек на то, что она существо низшего порядка, поскольку всего лишь женщина. Она ведь была художником.

Обратная поездка стала кошмаром для всех. Всю дорогу на яхте Джоан пила, страшно ругалась с Жан-Полем и оскорбляла остальных членов компании. В результате вояжа Жан-Поль лишился верного защитника в лице Дютюна — бывшие друзья вообще перестали общаться[894]. Ухудшились и отношения Джоан с Жан-Полем.