Женщины Девятой улицы. Том 3

Следующие несколько лет Хелен выставлялась и преподавала в каком-то безумном темпе: персональные выставки в Нью-Йорке, Торонто, Лос-Анджелесе и Детройте; передвижная ретроспективная выставка в музее Уитни, показанная в Лондоне и Берлине; участие в коллективных выставках по всей территории США и в 1966 году – в Венецианской биеннале; преподавательская работа в Йельском, Принстонском и Колумбийском университетах и в Хантерском колледже[1068]. И все равно у нее находилось время писать.

В 1967 году она написала свою самую масштабную работу, почти десятиметровую «Направляющий красный» – для купола, созданного архитектором и дизайнером-футуристом Бакминстером Фуллером[1069]. И все это время Хелен вела активную «светскую» жизнь. «Ей нравилось посещать за вечер не одну, а шесть вечеринок, – рассказывала Лиз. – Ей нравилось быть там, где происходило что-то интересное»[1070].

Поначалу эта невероятная открытость и активность жены оживляла Боба. Хелен ввела его в более широкое и более энергичное общество. Но постепенно Боб опять начал пить и пил все больше[1071]. Многие его друзья умерли. Дэвид Смит разбился на машине. Фрэнк О’Хара трагически погиб на пляже в 1966 году. Барни Ньюман скончался от сердечного приступа. Марк Ротко вскрыл себе вены в собственной мастерской[1072].

Боб все больше погружался в себя, и они с Хелен все сильнее отдалялись друг от друга. В 1970 году он купил дом в Гринвиче, в Коннектикуте, думая, что переезд из города может пойти на пользу им обоим. Однако их брак оказался слишком хрупким для столь резких и драматических перемен. В июле 1971 года Хелен и Боб развелись[1073].

В 42 года, после тринадцати лет брака, Хелен оказалась одна на 94-й Восточной улице, охваченная второй сильной депрессией в ее жизни – первая случилась после смерти отца[1074]

. Ее убежищем стало творчество. Она разработала декорации для компании Erick Hawkins Dance и отправилась в Лондон, где вместе с Энтони Каро создала десять скульптур из стальных сварных конструкций.

Она работала над оформлением книжных обложек, которые выставлялись в Метрополитен-музее, а также вернулась к глиняной скульптуре. Но самым главным ее достижением в этот период стала произведенная ею революция в искусстве гравюры на дереве. По словам критика Грейс Глюк из New York Times, первая гравюра Хелен, «Восток и дальше», «в 1970-е годы стала для современного печатного искусства тем, чем стало полотно г-жи Франкенталер “Горы и море” для живописи цветового поля двадцатью годами ранее»[1075]. После этой работы искусство гравюры изменилось навсегда.

После развода Хелен с головой погрузилась в искусство. Но к середине 1970-х годов она объявила, что выходит из художественного сообщества. Арендовав летний домик в Коннектикуте, чтобы не ехать на Лонг-Айленд или на Кейп-Код, она окружила себя интеллектуалами, большинство которых, по ее словам, были «связаны с искусством слова»[1076]. Среди них были преданные ей критики и искусствоведы, на которых она могла рассчитывать и быть уверенной, что они отнесутся к ее работе с уважением. Джин Баро курировала выставку ее картин в галерее Коркоран в Вашингтоне в 1975 году[1077].

Выставка вызывала большой интерес прессы. Выставки Хелен всегда пользовались вниманием, но эта еще и проходила на фоне острых публичных дебатов о месте женщины в искусстве, начатых ранее учеными-феминистами. Хелен никогда не думала о себе как о «художнице» и не жаловала феминизм, но некоторые арбитры от искусства считали ее самой важной из живших на тот момент художников женского пола, и потому ее выставка вызвала необычайный ажиотаж. И опять этот интерес отчасти был негативным и основывался не на творчестве Хелен, а на ее личности.

Washington Post в рецензии высмеяла «царственную» осанку художницы, «подчеркнуто любезные» манеры, «скользящую» походку и статус «королевы американского абстрактного искусства». Критик Пол Ричард, по сути, ставил ей в вину то, что послы, сенаторы и судьи Верховного суда приняли приглашения и пришли на бал музея в ее честь. «Женщины-художники здесь и в других местах считают ее героиней», – писал он[1078]. Возможно, критик просто ошибочно принял сдержанность Хелен при общении с ним за высокомерие[1079].

К сожалению, к 1989 году, когда Хелен стала второй после Ли Краснер женщиной, удостоенной ретроспективной выставки в Музее современного искусства, эта негативная репутация преследовала ее, и она реагировала на это соответственно[1080]

.

Хелен словно раздвоилась. «В частной жизни она казалась во многих отношениях той же, какой, как она сама говорила, была в 1950-х годах, то есть авантюрной, любящей, спонтанной и забавной», – рассказывала ее племянница Эллен Айсман[1081]. На публике же художница, дабы защититься от нападок, прикрывалась настолько толстым и непробиваемым щитом, что ее второго «я» почти не было видно[1082]. Ее называли «отстраненной» и «патрицианской»[1083].