Женщины его жизни

Через восемь дней после похорон Джузеппе Сайевы депутат Умберто Риццо исчез при загадочных обстоятельствах. Его тело, изрешеченное пулями, было обнаружено на берегу озера Пергузы, в самом центре Сицилии.

На похоронах депутата присутствовали все высшие должностные лица региональных органов власти, а также представитель центрального правительства.

Некоторое время сообщения об убийстве Умберто Риццо занимали первые полосы местных газет, но затем они уступили место более свежим новостям: замужеству Марии-Пии Савойской, победе Джованни Гронки на президентских выборах, а главное, разработанному сенатором Линой Мерлин законопроекту о запрещении легализованной проституции и закрытии домов терпимости.

А нераскрытое дело об убийстве депутата Умберто Риццо осталось пылиться в судебном архиве.

ФИЛИП БРАЙАН БАРОН

В Милане маленького Бруно больше всего поразило количество слов и цифр, которые обрушивали друг на друга вечно спешащие люди, одержимые стремлением как можно скорее попасть куда-то, где в конечном счете ничего особенно интересного для них не было. Символом города стали для него заслоняющие небосвод неоновые рекламы, образно и сжато описанные в строках поэта: «Отдыхаю на Соборной площади. Вместо звезд загораются слова». И фамилии у всех здесь были совсем не такие, к каким он привык на Сицилии. Здешних его знакомых звали Казати, Веноста, Локателли, Брамбилла, Коломбо.

Мальчик пришел к выводу, что миланцы, как и калифорнийцы, одержимы манией цифр и страстью к статистике. Будучи истым сицилийцем, он тонко чувствовал свою землю и хорошо знал ее традиции. Песчаные дюны на побережье под Селинунте, однообразные и бесконечно меняющиеся под дыханием ветра, как абстрактные картины, закаты на острове Панареа, маршруты дельфинов в море, известняковые утесы мыса Пассеро, марсианские пейзажи острова Дев, благоухающие заросли боярышника, гигантские рожковые деревья Франкавиллы – все это было ему знакомо, как собственный дом. За годы, проведенные с Кало и дедом, он научился доходить до глубинной сути предметов и вызываемых ими чувств. В Милане же за несколько дней ему с аптекарской дотошностью выложили все данные, характеризующие великий северный город, манивший южан наподобие современного Эльдорадо.

Бруно шел рядом с Паоло Бранкати по проспекту Венеции, направляясь к улице Монтенаполеоне, и с жадным любопытством новичка-провинциала слушал, что говорил ему его новый друг. Хотя Паоло было уже пятнадцать, он был выше Бруно не больше, чем на вершок. Худой, невысокий, смуглый и черноволосый, с близорукими черными глазами, прячущимися за толстыми стеклами очков, он держался с чисто ломбардской непринужденностью, был деловит и энергичен. Одевался он как взрослый, по-взрослому рассуждал и жестикулировал, в разговоре у него слышался типичный миланский акцент.

– Конечно, эти уродливые особняки эпохи короля Умберто [70] действуют угнетающе, но ты не обращай на них внимания, – говорил Паоло, чувствуя, что его друг разочарован. – И не суди о городе по фасадам банков, – терпеливо объяснял он.

Они только что вышли из городского парка. Бруно был немного не в своей тарелке и чувствовал себя не вправе выражать какие бы то ни было суждения.

– Милан – это особенный город, – продолжал Паоло. – У него есть свой тонкий шарм, как у Парижа.

Бруно никогда не был в Париже, ему было бы понятнее, если бы для сравнения был взят хорошо ему знакомый Сан-Франциско.

– Почему все вечно куда-то спешат? – с любопытством спросил он. – Здороваются на ходу, говорят на ходу, бегут, словно хотят побить рекорд?

– Ты вырос в Америке, и ты меня об этом спрашиваешь? – удивился Паоло. Он говорил с Бруно как с ровесником, не давая почувствовать разницы в возрасте, хотя был на четыре года старше. Он делал это не только из вежливости: Бруно возмужал не по годам, и Паоло уже подпал под его обаяние.

Солнце жарко пригревало, воздух был прозрачен, свежий ветер задувал с Бергамских гор.

– Я жил в Калифорнии. – Бруно вспомнил Сосалито и Нейпа-Вэлли, и это воспоминание показалось ему очень-очень далеким. – В каком-то смысле это такая же ленивая и сонная земля, как Сицилия, – сравнение вырвалось у него ненароком, и он тут же подумал, что оно не совсем справедливо. – Мой отец, – добавил он, – никогда бы с этим не согласился.

Паоло был очарован словами Бруно, говорившего на превосходном итальянском с акцентом, в котором мягкие модуляции сицилийского диалекта причудливо смешивались с протяжными американскими гласными.

– За оставшееся время до отъезда в Санта-Маргериту, – обещал Паоло, – я хочу получше показать тебе город. Он стоит того, тем более что тебе предстоит здесь жить.

Бруно должен был остаться в Милане не по собственному выбору, это была необходимая предосторожность, диктуемая обстоятельствами. Так решил Кало, а Бруно покорно подчинился решению человека, которого уважал и любил.