Женщины-философы. Мыслительницы, изменившие мир

14 августа новый Главковерх Л. Г. Корнилов своим Приказом запретил создание новых женских «батальонов смерти». Женщина могла вступать в уже созданные части. 30 ноября 1917 года Военным советом еще старого Военного министерства был издан приказ о роспуске «женских батальонов смерти».

Архетипический образа девы-воительницы исследует В. Б. Зусева-Озкан[72]. Она обращается к русской литературе первого двадцатилетия ХХ века в книге «Дева-воительница в литературе русского модернизма: образ, мотивы, сюжеты» и устанавливает связь выбора женщины стать воином с модернизацией национальной культуры: современность – это не только новые вызовы, но и новые подвиги.

Вариации героинь-воительниц Зусева-Озкан находит в творчестве виднейших литераторов обозначенной эпохи: Д. С. Мережковского, В. Я. Брюсова, А. А. Блока, А. Белого, Н. С. Гумилева, М. А. Кузмина, М. И. Цветаевой, Е. И. Замятина, а также в творчестве писательниц, чьи имена менее известны: Н. Г. Львовой, С. Я. Парнок. Исследовательница обосновывает тезисами исторической поэтики и мифопоэтики устойчивость и продуктивность образов дев-воительниц в отечественной и мировой культуре. Например, В. Брюсов пишет о Брунгильде как о прекрасной защитнице:

…Словно Брунгильда, приступит ко мне;
Лик ее будет – как призрак в огне.
Щит в ее легкой руке проблестит, —
С треском расколется твердый мой щит.
Тщетно свой меч подниму на нее, —
В панцирь мой вражье вонзится копье.
Шлем мой покатится, грустно звеня.
Вражья рука опрокинет меня.
И, окровавлен, без сил, чуть живой,
Радостно крикну из праха: «Я – твой!»[73]

В. Б. Зусева-Озкан показывает парадоксальную устойчивость модели обращения к возлюбленной в шлеме как сочетания идеи защиты и настоящего страстного порыва к победе: «Напомним, что весьма древний, встречающийся уже в мифологии и в героическом эпосе образ девы-воина строится на нестандартном соотношении гендерных ролей, поскольку воинская доблесть и физическая сила – традиционно мужские атрибуты»[74]. О. И. Тогоева, крупнейший специалист по средневековой юриспруденции и знаток дела Жанны д’Арк, исследуя судьбу средневековых представлений, называет такой тип героини латинским словом Virago, то есть «женщина-мужчина»[75]. Это историко-художественный персонаж: амазонка, царь-девица, валькирия Брунгильда.

Мария Бочкарёва может быть соотнесена с образом валькирии как принадлежащей миру хтонических существ женского пола, встречающих мертвых в загробном мире. Они принимали павших воинов в Вальгалле. В бой шли Василиса Микулишна – старшая дочь богатыря Микулы Селяниновича и жена Ставра Годиновича, Настасья Микулишна – младшая дочь Микулы Селяниновича и жена Добрыни Никитича. Оба женских персонажа представляют архаичную богатырскую версию героини-воительницы, которые обладали качествами недюжинного богатыря, умом, смелостью и скромностью. Это уже вхождение в образ чистой силы и чистой боевой мудрости.

Различие между Брунгильдой и Настасьей Микулишной с одной стороны и Марией Бочкаревой – с другой в том, что женщины эпоса были возлюбленными и любимыми. Спящая волшебным сном на вершине горы Валькирия окружена морем огня, которое преодолевает Сигурд. После его гибели Брунгильда бросается в его погребальный костер. Мария Бочкарёва – всегда воин, на полях и в семье, терпит унижения от мужа и бежит от него.

Позволю себе упомянуть одну из любимых моих фотографий Зинаиды Николаевны, в которой легкость, гибкость, аристократизм и перверсия. Будто нет лицевой и изнаночной сторон у этого белоподкладного платья. Как-то М. Пруст писал, что по изнанке платья определяется благородство происхождения.

Две книги воспоминаний Зинаиды Николаевны «Живые лица» – серия портретов А. Блока, А. Белого, В. Брюсова, Ф. Сологуба, В. Розанова, А. Вырубовой, – «Дм. Мережковский», в которых она подводит итоги тяжелым личным свидетельствам. Она встречала, провожала, любила, изменяла, ссорилась, принимала у себя дома этих людей. Она прожила долгую жизнь.

Не осуждай меня, пойми:
Я не хочу тебя обидеть,
но слишком больно ненавидеть,
я не умею жить с людьми.

«К пруду». 1895