Женщины-масонки

– О, не ищите здесь ничего иного, кроме желания избавить и вас и себя от бесполезных и банальных словесных перестрелок,– продолжала Пандора.– Я готова поставлять вам оружие, но при этом отнюдь не отказываюсь от обороны.

– Тем лучше,– ответил я,– видно, вам известна поговорка: «Делай, что нужно, и будь что будет!»

– Ваша поговорка весьма нахальна!

– Она очень стара!

– Что ж, я в долгу не останусь и для начала задам вам один рискованный вопрос.

– Прекрасно! – сказал я.

– Вы знаете, как любят женщины задавать нескромные вопросы; вот и я задам вам самый что ни на есть нескромный вопрос!

– Я вас слушаю.

– Раз вы питаете явно враждебные намерения, раз вы чистосердечно объявляете, что намерены ухаживать за мной, позвольте спросить вас…

– О чем же?

– Вы рассчитываете на победу?

При этом действительно рискованном вопросе я навострил уши, как лошадь, заслышавшая канонаду. Но, почти сразу учуяв ловушку, я сумел избежать ее.

– Это не имеет значения,– ответил я.

– Как так?– спросила заинтригованная Пандора.

– Имеет значение то, что я буду ухаживать за вами по всем правилам.

– Ах, понимаю, в Комеди Франсез это называют «традицией».

– Именно,– сказал я.

– Жюстен! – позвала она гарсона.

Внимательный гарсон, согнувшись и вытянув шею, подбежал к ней.

– Подайте воланы и ракетки!– приказала Пандора.

– Что вы сказали, сударыня?…– переспросил гарсон.

– Я сказала: «воланы и ракетки»! Вы же видите, что этому господину угодно сыграть со мной в словесную игру.

– О, превосходно! – закричали Марк и Коломбен.

– А я хочу,– вмешался Форестье,– чтобы Жюстен ответил: «Сударыня, воланы и ракетки кончились».

Смех усилился.

Не тебе, дорогой мой товарищ по стольким безумствам, я стал бы рассказывать о такого рода ужинах. В наши дни осталось всего два-три водевилиста, способных на такие смелые выходки, способных и на то, чтобы на сцене пустить в ход с полдесятка старых шуток вокруг картонного пирога, подобно тому, как на мещанских обедах шутники толкают коленом соседа и говорят: «Позвольте пройти!»

Я предпочитаю рассказать тебе об изяществе и уме мадемуазель Пандоры.

Наконец-то я приступаю к ее портрету.

Ей не больше двадцати лет; это прекрасный возраст, единственно приемлемый; ты согласен? Головка у нее маленькая, волосы – а ведь ты знаешь, как я поддаюсь очарованию волос, их обилию, их цвету, их запаху,– напоминают чистое золото; это само совершенство, они завиваются, как руно, эти курчавые волосы, они спускаются на лоб, и изгнать их оттуда бессильны старания парикмахера. Вообрази английский тип в сочетании с типом венецианским, этакое сочетание Тициана и Лоуренса, и ты получишь представление об этой чудесной шевелюре. Глаза, пожалуй, чересчур навыкате, поразительного ярко-голубого цвета; эти глаза с первого взгляда мне не понравились, я должен к ним привыкнуть. Прибавь к этому очаровательный носик, продолжающий прямую линию лба,– это, как и ее имя, напоминает античные изображения. И ты, разумеется, видел мадемуазель Пандору на разных картинах, изображающих Помпею. Правда, рот составляет прелестный контраст с верхней частью лица: это рот чисто парижский, это роза, это коралл. Этот ротик вместе с двумя крошечными ямочками на щеках, этот шаловливый подбородок и эта пухленькая шейка погружают нас в настоящий девятнадцатый век.

Ты доволен? Ты согласен, что какая-нибудь газета могла бы поместить это описание?

Но подожди, я еще не кончил. Зубы – жемчуг, ушки словно вырезаны скульптором. Перчатки она покупает не иначе, как у фей, а ее сапожник, несомненно, проживает на улице Алькала в Мадриде.

Ах, да! Я и забыл: у нее цвет лица нормандки, яркость которого смягчили бессонные ночи жизни светской и жизни любовной.

Леопольд, я не шучу, как ты мог бы подумать. Этими красками я рисую живые черты. Кроме того, она необыкновенно изящно носит свое платье, которое она мнет, которое она подчиняет всем капризам своей дивной груди; она не заботится о кружевах, спадающих с ее плеч, она поправляет их, встряхивает, оставляя их при этом в целости и сохранности. А ее голос! Когда она открывает рот, можно подумать, что у нее из горла сыплется жемчуг. И к тому же я, как ты видел, попытался показать тебе, что она отнюдь не глупа.

Не смешно ли увлечься хорошенькой и почти умной девушкой? Я уже не принадлежу к числу людей, способных делать глупости ради женского личика, ради женской головки, хотя бы она и напоминала античную головку, и ради парижского ротика; но не знаю, смогу ли… вернее, я не смогу удержаться от каприза, от часа любви – о, да, да, любви!

За ужином «У провансальцев» я не хотел пить именно ради того, чтобы как можно лучше разобраться в этом первом впечатлении и чтобы опьянение рассудка ни в малой мере не способствовало опьянению сердца.

Леопольд, я люблю Пандору!

Это неоспоримо, и пусть мой разум и мои чувства договариваются между собой, как им заблагорассудится. Я принадлежу к числу людей, которые разъезжают в почтовых каретах, чтобы ехать быстрее, и которые в то же время велят кучеру остановиться, чтобы сорвать цветок, который они заметили на обочине дороги.