Женщины-масонки

Это отнюдь не являлось доказательством вины Пандоры, но это усиливало подозрения. Филипп был в затруднении; он решил, что у него есть только одна возможность узнать правду: он должен немедленно отправиться к Пандоре, рассказать ей все, следить за выражением ее лица и послушать, что она скажет; эта встреча и определит, что ему делать дальше.

С этим намерением он быстро преодолел расстояние от своего дома до дома Пандоры. Велико же было его изумление, когда швейцар сказал ему, что Пандора уехала! Филипп не мог поверить швейцару и поднялся в квартиру Пандоры. Горничная сказала ему то же самое: Пандора вышла из дому, не сказав, куда едет.

Филипп прекратил расспросы; он бросил горничной кошелек, и тогда та вспомнила, хотя и смутно, что ее хозяйка упомянула Опера Комик.

Только это он и хотел узнать.

Он поехал в театр, снедаемый двумя заботами, двойным подозрением. Пандора более чем когда-либо представлялась ему женщиной загадочной и опасной.

Хотя было уже поздно, он успел приехать до конца спектакля. Спрятавшись у входа в партер, он пробегал взглядом ложи, ярусы, балконы, то и дело спрашивал себя, какая странная фантазия или же какая необходимость могла заставить Пандору появиться в этом зрительном зале. И не была ли усталость, на которую она сослалась несколько часов назад, всего лишь предлогом, чтобы ускользнуть от него? Он вспомнил также, как грубо она распрощалась с ним и как предательски дрожала ее рука.

Однако он нигде ее не обнаружил; несколько раз он менял места и в конце концов вернулся на свой первый наблюдательный пункт, весьма разочарованный и неимоверно заинтригованный: если Пандоры пет в Опера Комик, то где же она может быть?

Когда он стоял в темноте у входа в партер, до его слуха внезапно донесся некий голос, голос, который он не мог не узнать и который раздавался в ложе бенуара, находившейся напротив него.

– Вам нравится эта опера, дорогой граф? – произнес голос.

– Опера? Что вы говорите? А разве здесь идет опера? Простите мою рассеянность, но я бесконечно счастлив, что вижу вас снова.

– Вы однообразны,– отвечала Пандора,– уже целый час вы не меняете тему нашей беседы.

– Это потому, что и вы сдержали слово, как дворянин,– сказал граф.

– Ох! Эти ваши комплименты в конце концов превратятся в оскорбления! Что удивительного и восхитительного находите вы в моем поступке? Я отложила нашу встречу на три месяца по причинам личного характера.

– Да, личного…– вздохнул он.

– Я вам сказала: «Покиньте Париж на три месяца, отправляйтесь в путешествие».

– Я и отправился в путешествие.

– Я прибавила, чтобы вы вернулись двадцать шестого октября, чтобы вы были в своей ложе в Опера Комик и что я непременно появлюсь здесь в течение вечера. Сегодня у нас двадцать шестое октября, и я перед вами; что может быть проще?

– Вы очаровательны.

Пандора сидела так, что не могла видеть Филиппа Бейля. На ней было новое роскошное платье.

Но если и он не мог видеть Пандору, он прекрасно видел графа д'Энгранда, счастливого и помолодевшего.

Сказать, что Филипп был вне себя от бешенства,– значит не сказать ничего. На мгновение у него возникла мысль войти в ложу, но он тотчас же понял, что это было бы смехотворно. Он сдержался.

Граф был тем человеком, которого она принесла ему в жертву три месяца назад, жертву, которая так его растрогала и которая, как он понял теперь, была жертвой временной.

Свет, озаривший эту историю, ударил ему в глаза и привел его в такую ярость, что он едва не сошел с ума.

Стало быть, в течение трех месяцев Пандора его разыгрывала: Пандора нисколько его не любила; она методически выполняла заранее составленную программу и хладнокровно назначила срок ее завершения – двадцать шестое октября!

Всякий на его месте почувствовал бы свое унижение и вышел бы из себя.

А кроме того, как ни был взбешен Филипп Бейль, он все-таки понимал, что должна быть какая-то причина этой комедии, какая-то цель этой холодной, жестокой махинации. Если он не был любим, то чего же от него хотели? И это еще было не все: он трепетал при мысли о краже, мысли, которая ни на минуту его не покидала. Напрасно пытался он избавиться от этой роковой навязчивой мысли, отводя взгляд от ложи, где развлекалась эта прелестная, нарядная женщина; за облаком ее волос, украшенных цветами, перед его мысленным взором возникали сцены в трибунале и силуэты судей; в мелодичных звуках ее голоса он, казалось, различал скрежет отмычки в замочной скважине.

Он испугался, что сходит с ума; он ушел из театра.

Дома он обнаружил письмо от Пандоры, которое она написала и отправила перед отъездом в Опера Комик. Письмо это было недвусмысленным.

«9 часов вечера.

Дорогой Филипп!

Когда Вы получите это письмо… О, не пугайтесь! Я не хочу сказать: «… меня уже не будет в живых», я хочу сказать: «… я уже перестану любить Вас».

Вы человек очень умный, и потому Вы не удивитесь столь простому, столь обыкновенному финалу – финалу, которого следовало ожидать.

Хотя я тороплюсь, а мой парикмахер уже ждет меня в прихожей, я все-таки хочу высказать Вам несколько истин, бедный мой Филипп.