Женщины-масонки

Когда он лежал в колыбели, на пиршество в честь его рождения явился целый хоровод фей, но одну фею позабыли пригласить, и она явилась последней, дабы огласить свое зловещее, хотя и чарующее предсказание судьбы новорожденного. Да не подумает читатель, что та фея была уродливой и ворчливой, с серыми глазами, с крючковатым носом, напоминающим клюв хищной птицы, и в платье цвета сухих листьев, напротив: то была фея в высшей степени кокетливая и молодая, одетая в модное прозрачное платье, в короне блестящих белокурых волос, а волосы ее венчала другая корона, в которой трепетно мерцающие бриллианты выглядывали из травинок и самых скромных цветочков. Это была фея Наслаждения, фея, которая околдовывает и парализует, которая опьяняет и убивает.

Какой же могла быть судьба графа Луи-Анри д'Энгранда, коль скоро у него была такая крестная мать? «Его жизнь могла быть только романом»,– ответит читатель, и в самом деле: фея-крестная превратила ее в подлинный роман, но роман, состоящий из трех весьма различных частей. Первая часть – а дело было при Империи – стала самой приятной и самой беззаботной: то был роман его юности. Получивший воспитание в эмиграции, граф д'Энгранд был желанным гостем в немецких и английских салонах, где и началось опустошение его души. Кобленц, Нюрнберг и Лондон единодушно объявили его наследником Лораге[44] и других остроумцев. С двадцати восьми до тридцати лет он был так счастлив, как только это возможно, при условии, что счастье состоит в созерцании обвивающих твою шею самых прекрасных женских рук в Европе.

Во второй части романа, то есть в зрелом возрасте, постоянные наслаждения начали уступать дорогу первым разочарованиям. Вступив в Париж вслед за каретой Бурбонов, граф д'Энгранд уже не мог покинуть эту чудовищную Капую[45]: он очертя голову героически бросился в неописуемые безумства, прерываемые время от времени созывом Генеральных штатов; и если, как заметил сам Людовик XVIII, знаменитый памфлет Шатобриана, направленный против Бонапарта, стоил целой армии для дела Реставрации, то галантные похождения графа д'Энгранда обеспечили ему расположение всего двора. Но так как он ни о чем не просил, ему предоставили возможность проедать свое состояние; как только оно было съедено им, вернее, сожрано, он женился.

В один прекрасный день насмешница судьба соединила его с женщиной суровой и снедаемой честолюбием.

Графине д'Энгранд льстила мысль о том, что она направит своего мужа в сферы власти, столь ослепительно прекрасные в ее глазах, но ее надеждам суждено было разбиться о несокрушимую лень этого праздного патриция, рожденного для того, чтобы вдыхать аромат цветов и аплодировать пируэтам знаменитых балерин. Дочь некоего богатейшего Карабаса, она увидела, как ее приданое за короткое время ушло за кулисы, в ювелирные мастерские, в мебельные магазины и на роскошные ужины. К имени ее мужа и к ее имени стали примешиваться имена знаменитых куртизанок и наглых актрис. Смущение ее было велико, а так как никаких иллюзий у нее уже не осталось, она не колеблясь потребовала, чтобы они с мужем расстались, и удалилась в провинцию, где, по условиям брачного контракта, у нее сохранилась значительная часть ее состояния, коим она могла распоряжаться.

Несмотря на свое легкомыслие и свои похождения, граф д'Энгранд почувствовал, что он глубоко задет. Этот высокомерный и резкий разрыв, который произошел всего-навсего через год после свадьбы, оскорбил его; он никогда не мог бы подумать, что сможет стерпеть такую обиду. Он не питал к жене особой симпатии, но ему хотелось, чтобы она хотя бы попыталась вернуть его. Ее решение он справедливо считал чересчур поспешным и чересчур суровым, и урок, который мог бы дать ему этот гордый отъезд, пропал даром. Освободившись от ее постоянного надзора, он пустился во все тяжкие; самой безобидной из его фантазий был поистине царски роскошный праздник: в своей досаде он надеялся, что слух об этом дойдет до его жены, прогуливающейся по грабовой аллее.

Эта затея стоила графу д'Энгранду малой части его достоинства и немалой части его состояния. Поговаривали, что это была не затея большого вельможи, а всего-навсего затея денди. Июльская революция, породившая денди всех сортов, умышленно смешала графа д'Энгранда с выходцами из промышленных и коммерческих кругов. В результате этого, как и в результате незаметного стирания граней, наш дворянин-денди в конце концов превратился всего-навсего в «сударя». Благодаря своей замечательной проницательности он первым это заметил, но страдал от этого отнюдь не так сильно, как можно было бы предположить: обида, нанесенная ему женой, получила таким образом удовлетворение, и он, сколько мог, старался еще использовать каждый удобный случай, чтобы усугубить это стирание граней: он позволял ставить свое имя первым под проектом какого-либо промышленного предприятия и охотно помещал свое имя и свои титулы рядом с именами разных Галюше и Трусминаров, входивших в состав нового правительства.