Женщины-масонки

Многим из тех, кто вступил в брак, известно, что нет на свете высшего счастья, чем счастье первых дней, которые следуют за свадьбой, когда этому счастью сопутствуют красота, ум, честь и богатство. В эту пору человек поднимается до вершин безмятежности, до тех сфер экстаза, которых достигают некоторые персонажи из небылицы Томаса Мура «Любовь Ангелов». Еще одна ступенька – и человек коснется своей мечты, а небосвод разлетится на куски. Чтобы вызвать у людей представление о таком счастье, нужно прибегнуть к самым сладким сравнениям, подобрать самые нежные и самые прекрасные слова; отсюда и возникло выражение «медовый месяц».

Саади, персидский поэт, воспевавший наслаждения, не смог бы подобрать более удачного выражения.

В мягком сиянии этого светила, подобно цветам под лучами солнца, расцветают самые драгоценные качества ума и души. Перед лицом искренности мы вновь становимся искренними; былые насмешки уже не преследуют нас: они скрылись и постепенно исчезли в туманной дали суровой безбрачной жизни. Мы уже не следим за тем, чтобы не сделать мишенью для насмешек порывы нашего воображения. Могучая жизнь, воодушевляющая освященную страсть, пришла на смену жизни жалкой, жизни, сотканной из уступок, тревог, негодования, усталости и – того хуже – равнодушия.

Бесконечное очарование заключается в первых разговорах мужа и жены, в той картине будущего счастья, которую он с готовностью рисует для юной супруги. Познать молодую, заново родившуюся душу, открыть ей двери в настоящую жизнь и в то же время щадить ее иллюзии – это значит снова извлечь для самого себя урок поэтической морали и начать жизнь сначала наилучшим образом. Не правда ли?

Медовый месяц Филиппа Бейля и Амелии, казалось, больше чем какой-либо другой медовый месяц, должен был освещать только счастливые дни. У Амелии были два чувства, господствовавших над всеми остальными: любовь к мужу и восхищение мужем. Ее доверие к нему не имело границ. Он был первым мужчиной, который заставил биться ее сердце, а никакой ореол не представится молодой девушке достойным, чтобы увенчать чело ее первого избранника. Со своей стороны, и Филипп берег свое счастье как человек, знающий, сколь дорого оно стоит; он был предельно внимателен, предельно осторожен, и это свидетельствовало о том, что он глубоко изучил науку любви и познал, как хрупка эта любовь. Филипп был художником супружеской жизни, но художником восторженным и искренним, ибо он – наконец-то! – полюбил, полюбил так, как не любил никогда, полюбил в последний раз и на всю жизнь.

Не проникая так глубоко, как мы, в его заботы, Амелия с восхищением наслаждалась ими; под этим мудрым и нежным покровительством она чувствовала себя в надежном убежище. Каждый раз, когда Филипп бывал вынужден оставить ее одну, он после какого-то разговора с нею искусно затрагивал какую-нибудь тему, чтобы занять ее мысли, чтобы усладить минуты разлуки и чтобы заставить ее поразмышлять.

Читателя не удивит, какое презрение охватило ее, когда на следующий день после свадьбы она получила конверт, пришедший неизвестным путем, с пятью слегка помятыми, слегка пожелтевшими письмами, каждое из которых было подписано Филиппом. Это были то нежные, то насмешливые письма, некогда написанные Филиппом разным женщинам.

Сначала Амелия бросила их на пол и стала топтать ногами: в этих грязных напоминаниях о прошлом она увидела только оскорбление, нанесенное достоинству супруги. Но это чувство оскорбленного достоинства сменилось чувством не менее властным, хотя и не столь возвышенным,– низменным женским любопытством. Она опустилась на колени и взяла один из этих листков, казалось, еще сохранявших аромат некогда совершившейся измены.

Это на самом деле был почерк Филиппа. Дата свидетельствовала о том, что письмо было написано несколько лет назад, и стало ясно, что многозначительный выбор этих писем предшествовал союзу Амелии с Филиппом, ибо все письма были адресованы разным женщинам: светской даме, актрисе, модистке, а то и некоей знаменитости вроде Мари Дюплесси[70].

Первое письмо, которое пробежала глазами Амелия, было написано в насмешливом духе, который был присущ Филиппу Бейлю, но о котором еще не знала его жена:

«Мой дорогой и печальный друг, совершенно необходимо, чтобы Вы расстались со мной. Вы приклеены ко мне, как эпитафия к могильной плите. Однако я тысячу раз предупреждал вас: остерегайтесь смотреть на меня как на серьезного влюбленного. Я так же играю в любовь, как Вы играете на оперной сцене. Однако редко встречается опера, в которой было бы больше пяти актов и нескольких картин, а наша любовь тянется уже больше года. Пора, давно пора занавесу опуститься! Прощайте же, скорбная и восхитительная! Надеюсь, что в один прекрасный день мне отдаст руку и сердце богатая наследница и что этот союз будет столь же блестящим, как и тот ангажемент, который благодаря моему посредничеству предлагает Вам директор театра в Рио-де-Жанейро. Жизнь – это сплошная музыка: ноты бывают грудные, а бывают и дипломатические».