Женщины нашего села

Наташа опустилась на диван. «Зачем произошло все так быстро?» Сквозь горькую пелену, взгляд упал на фотографию кудрявого юноши на столе у компьютера. «Но у меня есть любимая семья! Была любимая семья – запротестовало отчаянье – И тебя больше не будет, братик! Мой любимый!» – Наташа прижала фотографию к груди и уткнулась в подушку. Вторая волна стиснула горло. Обида за то, что рядом совсем никого не было, доконала Наташу. С расстройства она уснула.

Очнулась Наташа от легкого прикосновения.

– Что с тобой, доча?

– Мама, мамочка, я решилась! – Наташа бросилась на шею. Елена Викторовна вошла в роль без приготовлений.

– Дочь, дочь! – только и смогла она выговорить сквозь душащие слезы и затряслась в ритм. Магазинные сумки легли на пол. Не момент был о них беспокоиться, было очень драматично. Дочь по праву жаждала прекрасного исполнения роли утешительницы. Мать обязана была исполнить ее на отлично. Ведь Елена Викторовна хоть и не присутствовала в нашей повести до сих пор в сколь-нибудь важном виде, все ж была не последним участником истории с Загсом. И прекрасно осознавая ответственность за будущее, и то, конечно, что гордая дочь именно за настоящее разразила маленький скандальчик, мать с величайшим воодушевлением преисполнилась актерством.

Да! Чтоб уж ни одна тонкость женской души не осталась в тени, хочется означить вниманием еще одну особенность наших героинь. И поскольку тонкость эта не впервые нами упоминается, и достойнейшие из рода не раз встречались с ней в прошлом, можно сказать, что она является физиологической потребностью женского организма. А заключается она в особенном виде наслаждения, в наслаждении душевным горем, нищетой обстоятельств – тем, что мы назвали бы лобзаньем собственной нужды. И именно эта особенность неимоверной силой услаждала сейчас души наших героинь. Предел удовольствия обычно со вздохами горькой усмешки приходился на вечерние часы за чаем. Но сегодня был день особенный – недосягаемая жертва, стадия блаженства, бывающая в жизни раз, потому рефлекторно каждая из женщин хотела затянуть момент исторического плача.

«Ничего, ничего. Слезы облегчают горе – думала Елена Викторовна – Хотя какое же это горе? Вот глупыш, счастья не понимает. Детям многое неведомо». Об этом Елена Викторовна знала прекрасно, потому как, будучи учителем местной школы с двадцатипятилетним стажем и многими похвальными грамотами она вообще знала многое. И знания ее были совсем не отвлеченными. Примером послужил и этот раз. Когда дочь два месяца назад вернулась с катка, интуиция подсказала: «вот оно – счастье!» Да и без интуиции было ясно, хоть и не принц датский, но все же, завидный по местности жених. Вторая беспроигрышная ставка на счастье дочери заключалась в порядочности терпеливости, вежливости – одним словом, покладистости жениха. «Может оно и к лучшему, что не принц датский? Там вообще нехорошим закончилось» – рассудила Елена Викторовна, принявшись нежно развевать скепсис дочери, готовя ее к важнейшему жизненному шагу. Каким сопротивлением не обладал состоявшийся опыт дитяти, мамина мысль, внедрившись удручающей верностью в Наташину голову, через два месяца реализовалась полностью. Елене Викторовне оставалось удивляться, как быстро все произошло, прижавшись мокрым плечом к буйной головушке. Потому, собственно, свои слезы она определила, как слезы радости.

Однако полное спокойствие как-то не приходило. Сцена затягивалась. Но стремления Елены Викторовны, тем более к счастью было не остановить. Разве для того прошли два месяца стараний, чтобы сейчас преспокойно сдать успех каким-то детским напускным слезам? И не в счастье было дело. Елена Викторовна принадлежала к натурам, доводящим задуманное до конца. Пусть бы мысли и поступки ее при ближайшем рассмотрении не увязывались с действительностью. Но, к примеру, заметьте ей, что говорит она все же про черное, утверждая абсолютную белизну обсуждаемого, она в миг, без конфуза, и не ставя и точку в предыдущем, согласится. Но лишь для того, чтобы в следующий раз настоять на прежнем, утвердив, что не она, а именно Вы примирили свое с ней мнение. А сейчас подзабыли щекотливое обстоятельство. Но она и слушать ничего не будет, чтоб не ворошить прошлое, и по своему честнейшему простодушию с легкой улыбкой на лице тут же при всех и простит Вас и Ваше внезапное возмущение. Многому научил двадцатипятилетний опыт Елену Викторовну. И сейчас он подсказывал, что плач дочери переходил уж и недозволенные границы.

– Но, дочь, – Елена Викторовна попыталась отстраниться, но эгоизм дочери, хорошо понимая, что любое движение мамы ведет лишь в ее сторону, тем сильнее прижимался к плечу, чем сильнее пыталась оттащить от него забота матери.

– Дочь, перестань! Ты же не на войну провожаешь. Замуж выходишь!

– Мама, но я думаю, мы очень торопимся с замужеством.

– Дочь, но ты беременна!

– И что беременна?

– Беременные, как правило, замуж выходят! – Елена Викторовна хотела погладить дочь, но та увернулась.

– А если они не хотят замуж выходить? Ведь рожают же и без мужей другие и нормально живут.