Женщины Никто

То есть не совсем жена. Девушка‑с‑которой— он‑время‑от‑времени‑встречается‑на‑протяжении— черт‑черт‑черт‑трех‑с‑половиной‑лет. Ее зовут Наташа, у нее круглое миловидное лицо, крутые бедра и завышенные амбиции. Она приехала в Москву из Харькова, чтобы стать моделью, но в итоге стала продавцом в модном бутике, где в один прекрасный день и познакомилась с Робертом. И вот теперь каждый раз, когда он приезжает в Россию, его ждет преданная Наташа. Она считает себя женой и даже носит на безымянном пальце правой руки золотой ободок, который сама же себе и купила в один из одиноких дней святого Валентина, когда весь город дарил друг другу шоколадки и плюшевых уродов, а она восемь часов подряд пила «Бейлиз» у телефонного аппарата, дожидаясь его звонка.

Конечно, Наташу эту можно было только пожалеть. Но Поля ничего не могла с собою поделать, и куда подевалась ее мудрость, холодность и рассудительность, всех своих соперниц она ненавидела по‑самочьи, по‑сучьи, горячо.

Сколько их еще будет впереди — прожженных и наивных, влюбленных и надеющихся получить дорогой подарок, умных эстеток с томиком Гегеля под мышкой и барбиобразных идиоток со жвачкой во рту, красоток и простушек — всех, кому он щедро дарил свое семя, а Полина искала улики и страдала.

Страдала, как школьница, в тридцать пять‑то лет.

А потом все кончилось, а она так и не оправилась, не выздоровела.

Полина застряла между московскими социальными мирами, как незадачливый межгалактический путешественник, и не могла себе позволить того же, что и другие.

Еще не расставшись с фантазией стать законной второй половиной кого‑нибудь из общеизвестных «намбер уан», она строго стерегла репутацию. Хотя иногда ей хотелось послать все к растакой‑то матери и беззаботно поплыть по эфирным волнам ни к чему не обязывающего секса. Вкушать пахнущую латексом и шампанским страсть‑на‑час. Этот гимн самой природе человека, торжество спонтанной страсти. Сама собою собравшаяся гормональная головоломка, самое прекрасное, что может быть на свете. Путаешь желание прикоснуться к его руке с любовью, и вдруг ни с того ни с сего хочется узнать, как пахнет ямочка у его ключицы и каково это, если в объятиях тебя сожмет такой, как он.

Несмотря на все Полины потуги, с каждым годом скидка на нее увеличивалась, как на устаревшую модель, и она это понимала. Женская красота обесценивается быстрее мобильных телефонов «Моторола» — еще вчера иметь такой считалось престижным, а теперь он позвякивает в кармане у каждой среднестатистической секретарши.

Так забавно. Иногда она перехватывала взгляд какой‑нибудь бодрой студенточки, спешащей навстречу. Стеганый пуховичок из «Зары», дешевая шапочка из ангоры, накрашенные синей тушью ресницы и — апофеоз моветона — бархатная резинка в волосах. И она тоже посмотрит на Полю — белое норковое пальто, сапожки без утеплителя (а зачем утепляться, если есть машина с водителем?), легкий загар, салонная укладка, гладкое личико. И на секунду промелькнет в ее взгляде облачко невольной зависти. Но она и не подозревает, что Полина тоже отчасти завидует ей. Ее юности, независимости, непредсказуемости ее будущего.

Только вот жалеть себя Полина никому не позволяла. Да, она несвободна, и будущее ее окутано ледяной мглою, и если в самое ближайшее время жизнь ее кардинальным образом не изменится, то надо заранее, пока позволяют средства, скупить все антидепрессанты этого жестокого города, потому что такие, как Полина Переведенцева, ничем хорошим, как правило, не заканчивают.

Или повеситься на шелковых колготках.

Новая домработница Анюта утром войдет, а Поля — опля! — безмятежно покачивается на свежем ветру и синевой вывалившегося языка может посоперничать с собакой породы чау‑чау.

Зато у нее был закат в Буэнос‑Айресе — теплый красный закат, которым она любовалась с белоснежной веранды любимого кафе, где подавали сочащиеся кровью стейки и драгоценное темное вино. У нее была субботняя сутолока Рима, которую она могла в любой момент вызвать, словно джинна из бутылки. У нее был сумасшедший Токио и белоснежные пляжи Мадагаскара. И за последние пятнадцать лет она ни разу не спустилась в метро. И один мужчина, Роберт, фотографии которого порваны в клочья и отправлены в бурлящее жерло унитаза, смотрел на нее так, что даже от воспоминаний об этом взгляде у нее мурашки по коже. Полин капитал заархивирован в ее голове, и в любой момент она могла перевести его в ностальгические условные единицы.

Она пыталась.

Честно. Долго. Тщетно.

Она сделала все, что положено сделать женщине, которая хочет кого‑то забыть. Много пила, мало спала, много путешествовала, мало думала, много читала, мало ела. Пыталась и наоборот — завязала с алкоголем, подсела на снотворное, неделями не выходила из дома, объедалась до тошноты, целыми днями рефлексировала, не читала ничего, кроме инструкции к маске для волос.

Пыталась заполнить жизнь новыми впечатлениями, какими угодно, лишь бы вытеснить из головы то самое.

Ничего.

Ничего.

Сплошное одиночество, замаскированное под журнальную картинку. Ее, блин, красивая светская жизнь.