Женщины Никто

Полину пригласили на свадьбу, и все воскресенье она проторчала в знаменитом магазине фарфора на «Китай‑городе», выбирая традиционный для такого мероприятия солидный сервиз.

Хотя, возможно, следовало соригинальничать, потому что сама свадьба обещала обернуться сюрреалистическим действом. Жениха звали Анатолий, а невесту… тоже Анатолий, но дабы избежать путаницы все называли его Толиком. Собственно, само бракосочетание состоялось в свободолюбивом Амстердаме. Банкетный же зал ресторана «Прага» был арендован, чтобы окончательно добить полторы сотни и без того смущенных гостей.

Мама Анатолия плакала в батистовый платочек. Папа Толика сидел в углу, мрачнее грозовой тучи и пил одну стопку рябиновой настойки за другой, словно ягодной горечью хотел еще больше усугубить концентрированную внутреннюю черноту.

Анатолий был солидным пузаном из банковских кругов. Он деликатно потел в костюме «Brioni», с видом знатока смаковал на кончике языка послевкусие выдержанного камамбера, вертел в загорелых пальцах доминиканскую сигару и выглядел довольным, как Будда.

Толику было двадцать четыре года и он приехал в Москву из Саранска, где играл Гамлета в мелкой театральной студии, копил на приличные джинсы с трехрублевой зарплаты и видел во сне красную ковровую дорожку и страстное совокупление с Анжелиной Джоли. Или, на худой конец, с Брэдом Питтом, ибо Толик наш был, что называется, двустволкой. Совращенный заезжим хиппи в возрасте пятнадцати лет, он научился чередовать сладость проникновения с благодатью принятия. Он мог быть и морем, и кораблем, и сам давно забыл, что ему нравится больше.

В Москве он благополучно поступил в кабаре трансвеститов, обзавелся накладными ресницами, эпилятором «Braun» и сценическим псевдонимом Горячая Гея.

Нежный мальчик с пушком на руках, проступающими сквозь белую кожу ребрышками и ясным, немного овечьим взглядом светло‑голубых глаз. И ведь это был брак не по расчету. Нет, оба Анатолия с нежностью смотрели друг на друга, и в электрическом поле их нарастающей страсти Полине становилось немного не по себе.

Может быть, все дело в пресыщенности? Может быть, ее наказывают за беспринципное потакание модным веяниям, за то, что ее давно ничем не удивишь, за то, что такие, как она, готовы принять все, что угодно, и никаких моральных принципов у них нет?

Обо всем этом она думала, пока ее «БМВ» плавно лавировал в потоке Садового кольца.

Полина работала ведущей программы «Музыка on‑line» почти бесплатно. Руководство телеканала почему‑то посчитало, что деньги такой, как Полина Переведенцева, не нужны, с нее хватит статуса. А она с самого начала как‑то не решилась возразить, а потом уже было неудобно. Да и положа руку на сердце, даже если бы ее гонорары и вовсе отменили, она все равно каждую неделю продолжала бы приезжать в крошечную студию в телецентре «Останкино». Территорию молодости и энергии.

Три комнатки, занимаемые редакцией программы, похоже, имели свойство квартиры Воланда. На ста квадратных метрах трудились сотни людей. Корреспонденты энергично долбили по клавиатуре, дописывая закадровые тексты, как всегда, в последнюю минуту. Выпускающий редактор — нервный тип с круглой и гладкой, как футбольный мяч, головой — с театральной трагичностью пил валокордин. Операторы просматривали исходники, гримерша Наташа искала под столом потерянный тюбик помады. Потом находила — под металлическим каблуком администратора Валечки. И принималась визжать: намеренная, мол, порча имущества, кто мне за это заплатит, и так далее. Защищаясь, Валечка называла Наташу упитанной сукой, а та оскорбленно демонстрировала окружающим впалый живот и торчащие тазовые косточки. Она не упитанная, нет. Может быть, сука — в современном мире статус суки отчего‑то считается лестным, но нет, никак не упитанная.

Потом она успокоится, покроет бледное Полино лицо толстым слоем персикового грима, с помощью коричневых теней сделает ее щеки еще более впалыми, блеском подчеркнет аппетитную форму губ. Тюбик вонючего лака для волос фыркнет над ее головой.

И Полина сядет в студийное кресло и по суфлеру зачитает написанный кем‑то текст, глупый и бессмысленный. А в пятницу, в одиннадцать ночи, программа выйдет в эфир, и на Полинино имя придет очередная порция зрительских писем. Какая‑нибудь тринадцатилетка для затравки напишет, что мечтает быть на нее похожей, а потом спросит, не знает ли Поля, как вывести прыщи. Какой‑нибудь скучающий интеллигент гневно назовет ее куклой для быдла. Все это она проходила тысячу раз.

Но в тот день что‑то изменилось. У Полины была превосходно развита интуиция, и с порога она почувствовала: что‑то не так. Корреспонденты по‑прежнему суетились, выпускающий редактор пил вместо сердечных капель коньяк, Наташа пыталась доказать Валечке, что у нее морщинистая шея. Все как обычно.

Но что‑то было не так.