Женщины Никто

4) Он много пьет.

5) И ему не по душе, что, поблескивая глазами и задумчиво кусая губы, за ним наблюдает бывшая любовница, а в руках у этой бывшей вся его деловая документация. И еще неизвестно, что у нее на уме.

Уже в первый свой рабочий день Поля поняла, что он раскаивается. Упрекает себя за проявленную слабость, жалеет, что ее взял. Но американская деловая закалка мешает ему выгнать Полю с беспринципной русской лихостью, не объясняя причин. Зато он мог ее выжить, сделать так, чтобы она сама убежала в слезах, а он, облегченно вздохнув, с нарочитым удивлением разводил руками. Сделать ее существование невыносимым.

Все утро Поля разбирала стол. Ей было бы любопытно взглянуть в глаза бывшей секретарше Роберта, посмотреть, что это был за человек. Говорят, у той девушки было высшее филологическое образование и взбунтовавшиеся амбиции помешали ей подносить кофе грубому сексисту, вместо этого она устроилась редактором в новый глянцевый журнал.

У кого‑то из ее любовников была теория о том, что умные женщины жуткие неряхи. Бывшая секретарша Роберта могла бы стать живым подтверждением. Чего только не было в бездонных ящиках ее стола — яблочные огрызки, одна стоптанная туфля, тампоны, засохшая тушь, роман Маргарет Митчелл «Унесенные ветром», вырванные из журналов пробники кремов, скомканные колготки, скомканные трусы (ого! Вот это интересно! Он что, спал с секретаршей прямо на рабочем столе?). Ватные палочки для ушей, фотографии какого‑то пуделя, ароматические свечи, потрепанная бумажная иконка (неужели ее использовали в качестве закладки для книг?), маникюрные ножницы, словарь Ожегова, бокал для шампанского с отколотой ножкой, бумажная карнавальная шляпа.

Когда Полина собрала все это в два огромных мешка, ей показалось, что в приемной стало светлее и просторнее.

Потом пришла очередь документов, в них тоже царил хаос. Полина сортировала договора по датам, подписывала файлы, складывала в отдельную стопку еще актуальные приглашения, читала пресс—материалы, чтобы хоть немножко вникнуть в суть.

К полудню она устала так, словно два дня разгружала мешки с цементом. Поскольку все это время Роберт в ее поле зрения почти не появлялся, она решила, что имеет право на короткий перерыв. На первом этаже бизнес‑центра она приметила итальянское кафе.

Но стоило ей взяться за ручку входной двери, как из кабинета высунулась растрепанная голова Роберта.

— Куда это ты собралась?

У него что, камера там стоит, что ли?

— Я отлучусь на полчаса, — улыбнулась Полина. — Принести тебе что‑нибудь из кафе?

— А тебе не кажется, что ты должна была спросить у меня, можно ли тебе отлучиться? А кто будет отвечать на телефонные звонки?

— Роберт, у тебя на внешней reception еще два секретаря, — удивленно возразила Поля. — Лучше посмотри, какой порядок я навела. Твою бывшую секретаршу надо бы хорошенько выпороть.

— На твоем месте я сначала зарекомендовал бы себя, а уже потом критиковал других сотрудников, — сжал губы он. — Останься на рабочем месте, ты мне понадобишься через пятнадцать минут.

Полина недоуменно уставилась в захлопнувшуюся дверь. У него предменструальный синдром, что ли?

Или он считает, что доставил ей мало неприятностей?

Неприятности эти носили, как правило, женские имена.

Была Валечка.

Полевой цветочек с глазами загулявшей кошки, гейша с выражением лица девственницы из горного аула. Роберт познакомился с ней на презентации духов, которые она рекламировала. Солнечный апрель отделял его от тюремного морока — они познакомились тридцатого, через месяц после ее совершеннолетия. Если бы они сошлись в марте, считалось бы, что Роберт спит с ребенком. Но восемнадцатилетняя Валечка имела законное право соблазнять чужих мужчин почти втрое старше себя.

К этим нежным своим восемнадцати она успела познать грех Парижа, безумство Токио и отравленный фосфорный блеск ночной Москвы. В ее глазах мерцали фотовспышки, ее тело помнило тысячи прикосновений, и один бог знает, что ей пришлось пережить, чтобы стать той, кем она стала.

А Роберт был ею очарован, и все чаще именно его восхищенное лицо отражалось в кошачьих глазах Валечки.

Была Маргарита.

Холодная бизнес‑леди, анемичная нордическая тварь. Полине казалось, что когда они с Робертом запираются в кабинете, она вспарывает свою грудь, вынимает холодное сердце и заставляет его складывать слово «вечность» из глыб блестящего льда.

Была Милена.

Милена — это та, что носит пятикаратники с двенадцати лет, та, что купила сто двадцать платьев в позитивной истерии Венского бала дебютанток, та, которой французская гувернантка привила лоск отточенных манер, а калифорнийский тренер по йоге — привычку трахаться под кайфом. Золотая молодежь. Этой маленькой сволочи было девятнадцать лет, и ее острые, как у молодой козы, груди торчали, противореча закону всемирного тяготения. Когда она проносила мимо свое водруженное на убийственные каблуки тело, молодое, гибкое, Полине хотелось на змеином языке дворовых старух прошипеть ей вслед: шшшлюхххха.