Женщины в Иране, 1206–1335 гг.

многие наши отцы ходили в страны монголов, турок и китайцев и учили их Евангелию, и в настоящее время многие монголы являются христианами. Ибо многие из сыновей монгольских царей и цариц крестились и исповедуют Христа. И они основали церкви в своих военных лагерях, и они воздают почести христианам, и среди них много верующих [Budge 1928: 174].

Можно предположить, что эти рассказы пытались представить монголов как союзников либо ислама, либо христианства, в зависимости от предрасположенности автора. Они также отражают тот факт, что в XIII веке монголы постепенно принимали универсальные религии, но механизмы подобного рода обращений в иную веру не вполне ясны.

Принятие буддизма и христианства: обращение женщин в объединенной империи

К моменту завоевания Китая многие монгольские мужчины и женщины уже были привержены буддизму. Анатолий Хазанов отмечает, что в религиозном плане Китай значительно отличался от других территорий, захваченных монголами. На Дальнем Востоке кочевым завоевателям пришлось столкнуться с «дихотомией религиозного противостояния и религиозного приспособления» при выработке своего отношения к «китайским» религиям [Khazanov 1994:23]. В начале существования Монгольской империи в этом контексте возникает необычный сюжет, начало которому было положено изгнанием Гушлуга, найманского правителя, который нашел убежище в Центральной Азии после поражения, нанесенного ему Чингисханом [Rachewiltz 2004: § 194,6]. Гушлуг бежал в Каракитайскую империю после поражения в битве в 1204 году и женился на падчерице Гур-хана[362]. Рашид ад-Дин особо упоминает, что «она обратила его в идолопоклонство», когда он прибыл в Среднюю Азию[363]. Этот рассказ также подтверждается Джувайни, который предполагает, что беженец мог быть христианином, как и многие найманы. Далее он говорит, что жена заставила его стать «идолопоклонником, как она сама, и отказаться от христианства» [Qazvini 1912–1937, I: 48, 52–53;

Boyle 1997,1: 64, 70; Ross 1970: 290][364]. По всей видимости, обращение Гушлуга в буддизм имело четкий политический мотив: это был способ завоевать легитимность среди каракитайской элиты, чтобы получить трон. Однако тот факт, что мусульманские источники подчеркивают роль этой конкретной женщины в содействии его обращению, допускает двоякое толкование. Влияние женщин изображается в негативном свете, возможно, из-за той жестокости, с которой Гушлуг обращался с мусульманским населением Центральной Азии, что в персидских источниках связывается с его обращением в буддизм [Qazvini 1912–1937,1: 52–53; Boyle 1997, I: 70]. Однако эта история также показывает более «домашние» условия для религиозного обращения в семейном кругу, когда женщины непосредственно влияют на веру своих мужей[365].

В Китае, после монгольского завоевания, хорошо известна роль Чабуй-хатун в продвижении ламаистского буддизма (см. рис. 4.1) [Rawshan, Musavi 1994, I: 161; Thackston 1998: 86]. Мы не знаем доподлинно, была ли она буддисткой с рождения или стала ею до того, как покинула Монголию и последовала за своим мужем Хубилаем в Китай. Что кажется несомненным, так это то, что она уже была буддисткой, когда прибыла в Китай, так как она описана как «ревностно» верующая в учение Будды [Rossabi 1979: 16; 1994: 416–417]. Ее роль в том, что она повлияла на своего мужа Хубилай-хана в продвижении ламаизма в Китае эпохи Юань, подчеркивает то значение, которое эти женщины имели в продвижении религии в империи [Rossabi 1989: 168].

Когда Хубилай принял буддизм в качестве основной религии династии, он следовал примеру других кочевнических династий, завоевывавших Китай[366]. Но, поддерживая ламаизм, он подтолкнул правящую элиту к принятию «буддийской конфессии, которая была наиболее чужда китайцам» [Khazanov 1994: 30]. Это, безусловно, позволило ему установить разграничение между правителями и управляемым населением, если рассматривать свидетельства с политической точки зрения. Однако такие случаи, как личное вовлечение Чабуй в буддизм и документальное подтверждение существования монгольских монахов-чингизидов в XIII веке, подтверждают идею о том, что среди представителей монгольской элиты личные убеждения шли рука об руку с политической выгодой[367].