Женщины в России, 1700–2000

К концу XIX века царь, «император всероссийский», правил более чем сотней разных народов. Помимо русских, среди них были немцы, евреи, поляки, армяне, грузины, азербайджанцы, татары, казахи, киргизы, узбеки, туркмены, финны и различные малые народы Севера. Этнически нерусские, если считать родственных русским по языку и культуре украинцев и белорусов, составляли на рубеже ХХ века большинство населения империи. Экономика, культура и образ жизни народов империи были чрезвычайно разнообразны: туда входили промышленно развитые города стран Балтии, крестьяне Украины, кочевые и полукочевые народы среднеазиатских степей, оленеводы Северной Сибири. Столь же сложна история взаимодействия Российского государства с покоренными им народами. В центре внимания этой главы находится гендерный аспект имперской миссии.

Гендер в империи

В XIX веке в самом имперском господстве обнаружился гендерный аспект. Именно мужчины, а не женщины отправлялись открывать и наносить на карту новые земли на юге, на севере и на востоке и завоевывать местных «других». Рассказы о подвигах мужчин в иноземье, будоражившие воображение публики, прославляли мужественность завоевателя и представляли его по своей природе выше побежденного. В начале XIX века читатели жадно глотали чувственные романы о любви между мусульманками и русскими мужчинами, действие которых происходило в экзотических горах Кавказа, где русские вели захватническую войну. Русский колонизатор представал благородным и доблестным мужчиной, носителем прогресса, а «хорошая» аборигенка — заботливой, сексуально доступной и пылкой женщиной. Местные мужчины, в отличие от русских, изображались дикарями, фанатиками и похотливыми животными, которые покупали и продавали своих женщин и могли даже убить за любовь к русскому мужчине. Задачей россиянина было спасти угнетаемую женщину от ее соотечественников-мужчин. Пылкий союз между русским завоевателем, представляющим собой высший тип человека, и заботливой местной женщиной отражал парадигму отношений между колонизатором и колонизируемыми. Так гендерные образы подкрепляли и рационализировали имперскую миссию России[231].

Той же цели служила тенденция представлять колониальные земли как нечто женственное, феминизированное. Писатели 1830–1840-х годов помогали популяризировать завоевательные войны, описывая отношения между завоевателем и завоеванными в отчетливо гендерных терминах. Они изображали земли Юга и Востока как своего рода феминизированного «другого», сексуального и соблазнительного, но отсталого и потенциально опасного, отчаянно нуждающегося в руководстве и контроле со стороны России. Так, в повести А. А. Бестужева-Марлинского Грузия представала роскошной и манящей, но нетронутой дикой местностью, расстилающейся перед наступающим русским завоевателем: «О моя душечка, ты обворожительна теперь!.. Я готов кинуться на грудь твою с седла и обнять тебя, расцеловать тебя», — восклицает вымышленный герой Бестужева-Марлинского, пришедший со своей армией в Грузию. Работы исследователя, естествоиспытателя и писателя Николая Пржевальского увековечили это гендерно обусловленное представление о завоевании. Пржевальский во второй половине XIX века приобрел огромную популярность. Агрессивно-мужественный представитель «конкистадорского империализма», он гордился превосходством России и считал народы Востока пассивными и беспомощными, жаждущими гегемонии и защиты России. Таким образом, имперская миссия определялась как мужская по своей сути[232].