Женщины в России, 1700–2000

В конце 1920 года Гражданская война подошла к завершению, а вместе с ней и семилетний период непрерывных сражений. Победившие коммунисты остались с разрушенной экономикой, способной поддерживать лишь незначительную долю довоенного производства. Рабочего класса, от имени которого большевики захватили власть, почти не осталось: отчасти он полег на полях сражений Гражданской войны, отчасти заново влился в крестьянство, из которого когда-то вышел. Это крестьянство бунтовало против насильственной реквизиции хлеба. В Петрограде, колыбели революции, временное сокращение хлебного пайка в феврале 1921 года вызвало самые серьезные за многие годы волнения. Толпы женщин и подростков забрасывали снежками и осыпали бранью солдат, которых послали их сдерживать. По воспоминаниям очевидца, женщина лет 50 в развевающемся на ледяном ветру пальто упрекала матроса, говоря, что он должен не винтовку нацеливать на протестующих, а идти вместе с ними в Смольный, требовать хлеба [McAuley 1989: 159].

Чтобы выйти из экономического кризиса и подавить массовое недовольство, новый режим предпринял шаги, которые невольно подорвали его способность выполнить обещания, данные женщинам. В марте 1921 года Ленин ввел первую из серии мер, получивших название «Новая экономическая политика» (НЭП) и направленных на улучшение отношений с крестьянством. НЭП заменил продразверстку продналогом на сельскохозяйственную продукцию, восстановил свободу частной торговли, ликвидировал государственную монополию на мелкое и среднее производство и розничную торговлю. Сохраняя за собой «командные высоты» экономики, режим допустил господство капиталистических экономических отношений на нижних ее уровнях и стал требовать от руководителей государственных предприятий отчета о затратах. Отступление было лишь частичным. Коммунисты сохранили за собой монополию в органах политической власти. Хотя в этот период средства массовой информации могли высказываться более свободно, и публичное обсуждение экономических, культурных, а иногда и политических вопросов было гораздо шире и разнообразнее, чем в последующие десятилетия, однако цель построения коммунизма оставалась по-прежнему неоспоримой, подчиняя себе весь общественный дискурс. Вопросы заключались лишь в том, какими темпами будет строиться коммунизм, как и кем.

В 1920-е годы, когда по этим вопросам велись жаркие дебаты — как внутри партии, так и вне ее, — гендер и быт приобрели новое значение. Гендер был центральной точкой для многих ключевых вопросов десятилетия: кто будет пользоваться плодами победы социализма и в каком виде? Какими чертами должен обладать «новый советский человек»? Как ему строить свою жизнь, к чему приложить силы? Кому принадлежит право решать такие вопросы? От ответов зависело место женщины в новом порядке.

Однако в борьбе за формирование нового советского уклада женщины с самого начала оказались в невыгодном положении. Они находились не в центре, а на периферии гражданского порядка, в котором «новый советский человек» в целом конструировался как мужчина, а общественное имело приоритет над частным. Символическое «братство» рабочих, выкованное еще в дореволюционных цехах, закалилось в огне революции и Гражданской войны — по крайней мере так это преподносили послереволюционные художественные образы. Революционная иконография неизменно изображала героического рабочего мужчиной. Всякий, кто ездил в московском метро, видел эти изображения: молодой, мускулистый, часто вооруженный, торжествующий в своей победе над капитализмом. Он воплощал в себе коммунистический идеал «сознательного» рабочего: квалифицированного, грамотного, трезвого, преданного делу революции и построения коммунистического будущего. Его предшественники появились на пропагандистских плакатах в первое послереволюционное десятилетие. Прославляя рабочий класс, такие плакаты доносили до неграмотной или малограмотной публики новые идеалы. Они изображали мужчин в центре событий — сражающимися с врагами революции, меняющими мир. Когда же изображались женщины, то они нередко представали «отсталой массой» — фоном, который подчеркивал превосходство идеального рабочего, а также отражал распространенные среди руководства (как женского, так и мужского) предрассудки о сознании женщин низших классов и об опасности их для дела революции. На плакатах, как и в жизни, женщины в лучшем случае выполняли второстепенные роли, которые революция им отводила. Единственным исключением из общего правила — маргинального статуса женщин — были плакаты и пропагандистские материалы, предназначенные специально для женской аудитории: призывающие женщин поддержать революцию или изображающие те блага, которые революция им даровала. Но даже в этих случаях женщины чаще всего выступали в роли пассивных бенефициаров перемен, а не их творцов. Таким образом, пролетарское господство было риторически и визуально связано с мужским господством и укрепляло гендерную иерархию[172]. Несмотря на все декларации о равноправии полов, мужчины оставались мерилом человеческой ценности.