Женщины в России, 1700–2000

Однако борьба, которую приходилось вести активисткам Женотдела, была неравной. За пределами их круга феминизм подобного направления не имел серьезной поддержки. Большинство партийных лидеров предпочли бы, чтобы Женотдел просто транслировал указания верхов и проводил их политику. Другие, в том числе женщины — давние члены партии, активно выступали против создания отдельных женских организаций в принципе. Сами члены Женотдела расходились во взглядах на тактику и цели; некоторые даже потеряли охоту заниматься «всего лишь женскими вопросами» и перешли в другие организации. В региональных и местных организациях предубеждение против Женотдела и его работы было повсеместным. Члены партии часто вели себя не лучше беспартийных: многие партийные кадры противились женской эмансипации и почти не скрывали своего презрения к Женотделу, называя его то «центробабой», то «бабкомом». Профсоюзные лидеры тоже часто не проявляли желания сотрудничать с Женотделом или предоставлять помещения для его собраний. Организаторы профсоюзов, даже женщины, склонны были рассматривать массу работниц как безнадежно отсталую — «застойное болото», которое невозможно расшевелить[182]. В течение 1920-х годов финансирование Женотдела сократилось; организация работала в условиях ограниченного бюджета; многие из его активисток были волонтерками. Сам факт, что Женотдел концентрировался на женских проблемах, способствовал его маргинализации[183]. К концу 1920-х годов давление на Женотдел с целью его полной ликвидации усилилось и добилось своей цели.

Женщины новые, мужчины старые

В 1920-е годы смысл женской эмансипации сам по себе стал предметом споров. Это был период экспериментов, утопических мечтаний, когда обычные люди чувствовали себя вправе определять, что для них значит революция. Для молодых и свободных коммунистическое будущее часто означало возможность руководствоваться исключительно собственными желаниями, пренебрегать традиционными авторитетами, экспериментировать с новыми условиями жизни. Молодые люди основывали коммуны. Кто-то бегал голышом по трамвайным вагонам. Софья Павлова с подругой в сибирские морозы ходили в театр с непокрытыми головами и босыми красными ногами. «Мы ходили гордо во время перерыва босиком. На нас все обращали внимание…» [Engel, Posadskaya-Vanderbeck: 62]. Другие молодые работницы перенимали моду «буржуазного» Запада. Некоторые дочери рабочего класса копировали модели из последних модных журналов: ярко-красная губная помада, остроносые туфли на высоких каблуках, короткие юбки, коротко остриженные волосы. Для них эмансипация означала не скучные собрания и лекции, а танцы под американский джаз.

Для власти такие женщины стали таким же символом опасности женской эмансипации, каким была «новая женщина» до революции. Руководство осуждало их предпочтения как «мещанство», демонстрацию чрезмерного внимания к личности в ущерб новому социалистическому коллективу. Настоящей молодой коммунистке полагалось не наряжаться, а посвящать себя «здоровым» развлечениям: комсомольскому клубу, лекциям по политическим вопросам, участию в антирелигиозной деятельности. Если женщины отказывались делать правильный выбор, считалось, что они отвергают социалистическую повестку и, следовательно, революцию. В ходе кампании против «буржуазных» увлечений чиновники часто упоминали женщин как главный источник опасности. Молодых людей, чрезмерно следящих за модой, изображали в виде женщин, словно считая, что женственность как таковая ведет к «декадансу»[184]. Показательно, что журнал «Работница», ориентированный на женщин из рабочего класса, в этом вопросе придерживался линии партии. Напоминая читательницам, что интересы общества важнее модной одежды, авторы утверждали, что здоровые трудящиеся женщины, в отличие от буржуазных, хороши и без косметики и вычурных нарядов.