Женщины в России, 1700–2000

Показательно также и то, что руководство Женотдела и «Работницы» поддерживало упор власти на общественность и коллектив. Мечтам о личном или семейном счастье не было места в 1920-е годы — не только потому, что материальные условия оставались весьма суровыми, но и потому, что сама частная жизнь впала в немилость. Многие члены партии, как мужчины, так и женщины, разделяли презрительное отношение своих предшественников-радикалов к личному и семейному и сделали это презрение частью идеологии. Обещания преобразовать быт в целях эмансипации женщин слишком часто выливались в нападки на домашний обиход как на рассадник «мелкобуржуазных» ценностей и на семью как на угрозу революции. «Нет личной жизни потому, что все время и силы отдаются общему делу», — сетовала в дневнике Инесса Арманд, главная поборница большевистского феминизма, незадолго до своей смерти в 1920 году. «Большевизм ликвидировал частную жизнь», — писал критик Вальтер Беньямин после своего визита в Москву в 1927 году[185]. Наблюдение Беньямина, скорее провокационное, чем правдивое, тем не менее отражает важную сторону культуры 20-х годов. Отдавая предпочтение общественной жизни, коллективу и производству, новая культура принижала частную жизнь и семью.

Эти «низкие» сферы неизменно отождествлялись с женщинами. Теоретики Пролеткульта, массовой организации, претендовавшей на то, чтобы представлять культуру нового рабочего класса, рассматривали семью как враждебную силу, угрожающую коллективизму. С целью подорвать власть семьи Пролеткульт стремился привлечь женщин в свои ряды и изменить их образ мышления. В своих обращениях он призывал женщин не отсиживаться «по углам и подвалам», а смело вступать в Пролеткульт. Комсомольцы (члены ВЛКСМ), придерживавшиеся схожих взглядов на семью, были гораздо менее склонны приветствовать женщин в своих рядах. Хотя освобождение женщин и заявлялось как одна из целей, комсомол демонстрировал по отношению к женским проблемам активную враждебность. Идеализируя кипучую энергию, ничем не стесненную свободу и коллективизм, свойственные прежде всего юношам, женщин комсомол считал поголовно отсталыми и опасными, поскольку они ассоциировались с частной сферой. Как Пролеткульт, так и комсомол мало что могли предложить женщинам, особенно обремененным семейными обязанностями. В комсомольской среде для маргинализации молодых женщин достаточно было уже одного их пола, сконструированного мужчинами-комсомольцами по собственному усмотрению. Женскому полу приписывалось все что угодно, кроме того, чем эти молодые люди хотели быть сами[186].

Такие взгляды ставили женщин в невыгодное положение во всех сферах, включая сферу сексуальных отношений. В 1920-е годы в Советском Союзе наблюдалось смягчение сексуальных нравов, очень похожее на то, что происходило в других странах послевоенной Европы; однако в советском обществе сексуальные отношения, как и практически все остальное, приобрели идеологическое значение. Для молодых людей секс был способом выразить свою враждебность к традиционным верованиям и презрение к буржуазным обычаям. Некоторые представители «передовой» молодежи вообще отвергали любовь как нечто отдающее буржуазной сентиментальностью. «Любви у нас нет, — утверждает героиня скандального романа Пантелеймона Романова „Без черемухи“, вышедшего в 1926 году, — у нас есть только половые отношения, потому что любовь презрительно относится у нас к области „психологии“, а право на существование у нас имеет только одна физиология». На вопрос анкеты 1927 года для студентов университета, существует ли любовь, около половины респондентов мужского пола и 39 % женского ответили отрицательно, а треть студентов и вовсе проигнорировала этот вопрос, по-видимому, сочтя его недостойным даже пренебрежительного ответа[187]. Некоторые, считая секс не более чем вопросом физиологического удовлетворения, свободно меняли партнеров. Многие другие, отвергая понятие святости брака как буржуазное лицемерие, тем не менее предпочитали более прочные союзы, хотя и не санкционированные законом. Распространились «свободные союзы». Некоторых женщин это раскрепощало. «Но тогда даже не регистрировались… знаете, это не имело никакого значения», — вспоминала Софья Павлова, которая начала вести общее хозяйство со своим «мужем» в 1927 году, а потом, через несколько лет, когда влечение остыло, воспользовалась своим правом и ушла от него к другому мужчине[188]. Однако других женщин крах традиционной морали сделал более уязвимыми. Отказ от сексуальных отношений был чреват риском получить ярлык «мещанки» со стороны отвергнутых ухажеров. «В партии нет места буржуазной морали. Партия выбросила ее в окно», — заявлял секретарь райкома, пытаясь навязать свое сексуальное внимание строптивой комсомолке[189].