Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер

Решение М. И. Волконской об отъезде в Сибирь было но существу первым проявлением ее незаурядного характера. Она восстала не только против окружающих, но, прежде всего, против себя самой, своей дочерней покорности, женской инертности и послушания, привитых ей с детства. Новый женский тип формировался в борьбе не только с официальными властями, но и с традиционно сложившимися представлениями о месте женщины в семье, в обществе. Мария Волконская выстояла в этой борьбе, и не случайно последние слова умиравшего Н. Н. Раевского были обращены к дочери, которую он так больше и не увидел: "Это самая удивительная женщина, котирую я когда-либо знал"¹⁹.

"Дай бог хоть им искупить гнусность нашего века"

"Я видел и Петербурге Е. Ф. Муравьеву[3],-сообщал П. А. Вяземский А. И. Тургеневу и В. А. Жуковскому 29 сентября 1826 г.- Вот истинный ад!

Сыновья ее еще в крепости, так же как и многие из несчастных. Небольшое число отправлено уже в Сибирь, и между прочими: Волконский, Трубецкой, Якубович, Давыдов. Муравьевы, жена и мать, поедут за своими, когда их отправят... Трубецкая также поехала за мужем, и вообще все жены, кажется, следуют этому примеру. Дай бог хоть им искупить гнусность нашего века"²⁰.

Известие о решении женщин ехать вслед за мужьями в Сибирь быстро распространялось среди родственников, друзей и просто знакомых и незнакомых, получая громкую огласку. Об этом свидетельствуют, прежде всего, богатые эпистолярные источники той поры. Так, в письме Е. С. Уваровой - сестры декабриста М. С. Лунина-к Н. Д. Шаховской (урожденной Щербатовой) - жене декабриста Ф. П. Шаховского - говорится: "Я только что узнала, дорогая княгиня, что несчастье моей бедной тетушки Муравьевой достигло своего предела - ее сыновей отправили в Нерчинск 11-го и ее невестка едет за ними. Эта новость вынуждает меня завтра же выехать, я вовсе не надеюсь утешить эту несчастную мать, но не хочу оставлять ее страдать в одиночестве. Если у Вас есть послание для нашей дорогой К. Бибиковой*, или если Вы хотите откровенно написать ей, Вы можете сделать это и прислать мне завтра с утра письмо"²¹.

Академик М. В. Нечкина справедливо видела в проводах Марии Волконской в Сибирь, которые устроила ей Москва 26 декабря 1826 г., "элемент общественной демонстрации"²². Интересные подробности этого отъезда содержатся в неопубликованном письме сестры Марии - Екатерины Орловой (жены декабриста М. Ф. Орлова) Н. И. Раевскому: "Мой дорогой батюшка, Вы пишете мне, что ожидаете подробностей, касающихся Марии...

Из тех денег, которые Вы ей дали, Мария потратила три тысячи на покупку для своего мужа различных припасов и необходимых вещей различного рода, для себя же она купила только туфли, шубу или теплые сапожки. Мне пришлось силой задержать ее в Москве, чтобы немного обеспечить вещами. Я сочла необходимым дать ей мою лисью накидку, поэтому она говорит, что я ее разорила. Вы ничего не должны мне за Марию, я не дала ей ни копейки денег. Я также не потратила ни одной копейки моего мужа; я продала одно украшение и смогла купить ей некоторые предметы первой необходимости и некоторые для развлечения, как, например, книги, шерсть и т. д. Вы прекрасно понимаете, что я не могла бы использовать свои деньги более приятным для меня способом и что о возвращении их речи быть не может".

Характерно, что Е. Н. Орлова, как и все Раевские, была против отъезда сестры и надеялась на ее быстрое возвращение. В письме отмечалось, что "подорожник[4] Марии выдан на имя княгини Волконской до Иркутска. Но Муравьева-Чернышева, заявившая, что она уезжает, чтобы соединиться навсегда со своим мужем и жить с ним в остроге, получила подорожник на имя жены ссыльного Муравьева-до Нерчинска". Орлова старалась успокоить отца и в то же время не одобряла поступок сестры. "За Уралом можно найти самое большое гостеприимство по отношению, как там говорят, к нещастным,- писала она,- Нам нечего бояться ее путешествия: ее самообладание, спокойствие, веселость, которые не оставляли ее, если только не представлялось какое-либо препятствие, очаровали меня, в то время как я с тревогой и разрывавшимся сердцем готовилась к встрече с ней. Но по размышлении я переменила свое мнение: покинуть без сожаления своего ребенка, семью, вообще все,- может быть для человека с сердцем лишь большой степенью экзальтации и неопытности..." Екатерина осуждала не только "экзальтацию" в Марии, но и своеобразный ажиотаж вокруг отъезжавших в добровольное изгнание женщин: "Все петербургские кумушки, мужчины и женщины, ловят каждое слово этих женщин.