Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер

Их обсуждают, преувеличивают, разрывают, превозносят до небес. На них ходят смотреть, как на диковинных животных. Г-жа Нессельроде заглянула даже под вуаль, которую Мария опустила, чтобы не быть замеченной. Все эти хитрости, соединенные с тысячами нескромных речей, должны очень досаждать правительству, которое хотело бы, как мне кажется, предать все это забвению или по крайней мере проделать все в молчании..."

Вне всякого сомнения, правительство стремилось именно к этому, о чем свидетельствуют донесения князя А. Н. Голицына (члена Следственного комитета по делу декабристов) об отъезде М. Н. Волконской в Сибирь и реакция на них Николая I. С. Г. Волконская, сестра декабриста, жена министра двора, просила власти выделить почтальона, который сопровождал бы в Сибирь ее невестку. "Обычно дамам никогда не отказывали в подобных просьбах,-доносил Голицын,- но этот случай такого рода, что я не осмеливаюсь решиться без Ваших приказаний; впрочем, для столь длинного путешествия, я думаю, необходимо дать разрешение юной женщине, которая едет одна". Невзирая на явную поддержку князя, царь наложил на его донесение следующую резолюцию: "Я поручил Волконской предостеречь молодую женщину от такого ужасного путешествия; во всяком случае я не могу согласиться на сопровождение почтальона, так как это означало бы действовать не в духе моих советов, а как раз наоборот"²⁴.

Разумеется, Николай I боялся не за судьбу женщин; его страшил тот общественный резонанс, который вызвало их добровольное изгнание. Поэтому по приказу свыше было создано немало препятствий на пути декабристок в Сибирь.

По царскому повелению был организован специальный секретный комитет для разработки всех вопросов, связанных со ссылкой декабристов. Генерал-губернатор Восточной Сибири А. С. Лавинский, встревоженный слухами о возможном приезде к каторжанам их жен, послал в Петербург запрос, в котором предвосхитил разработанные позднее правила: "Будет ли сделано предписание местным властям об образе обхождения их с сими женами, то есть, считать ли их в прежнем быту или женами ссыльных?

Следуя за своими мужьями и продолжая супружескую с ними связь, они, естественно, делаются причастными их судьбе и теряют прежнее звание, а прижатые в Сибири дети поступают уже в казенные крестьяне. Неизвестно, имеют ли они о сем понятие, и ежели нет, то не должна ли оное быть им внушено, ибо многие, может быть, решаются ехать в Сибирь не из любви и привязанности к своим мужьям, но из пустого тщеславия... но коль скоро мечтания их рассеются вразумлением об ожидающей их участи, то, может быть, исчезнет и охота к выполнению необдуманного намерения"²⁵.

Тексты "Правил, касающихся жен преступников, ссылаемых на каторжные работы" долгие годы сохранялись в декабристских семьях. Их цитировали в своих воспоминаниях Полина Анненкова и Мария Волконская. В архивном фонде семьи Муравьевых среди различных деловых бумаг, писем, справок, планов хранится уникальная вещь, которая могла бы стать великолепным музейным экспонатом,- большой белый платок, на котором старательно и красиво переписаны черной тушью документы, связанные с отъездом Александры Григорьевны в Сибирь²⁶. Эту работу выполнила дочь Муравьевых - Софья Никитична Бибикова (в Сибири все звали ее Нонушкой), свято хранившая декабристские реликвии. Первый столбец содержит уведомление от 14 декабря 1826 г. помощника А. X. Бенкендорфа А. Н. Потапова о "высочайшем разрешении" жене декабриста ехать в Сибирь и условия, на которых это разрешено. В средней колонке - письмо иркутского губернатора И. В. Цейдлера, врученное А. Г. Муравьевой в Иркутске 3 февраля 1827 г. Как известно, Цейдлер имел специальную инструкцию, согласно которой должен был всеми возможными средствами удерживать женщин от продолжения поездки. Рядом с письмом - подписка Муравьевой от 23 февраля 1827 г., данная ею в Чите, "в исполнение всего вышеизложенного в точности": "Я, нижеподписавшаяся, имея непреклонное желание разделить участь мужа моего государственного преступника Никиты Муравьева, Верховным уголовным судом осужденного, и жить в том заводском, рудничном или другом каком селении, где он содержаться будет, если то доз водится от коменданта Нерчинских рудников господина генерал-майора и кавалера Лепарского, обязуюсь по моей чистой совести наблюсти нижеподписанные предложенные мне им, г. комендантом, статьи; в противном случае и за малейшее отступление от поставленных на то правил подвергаю я себя суждению по законам".

Здесь же еще одна подписка Александры Григорьевны, от 24 сентября 1830 г., данная в Петровском заводе в дополнение обязательств, принятых ею в феврале 1827 г.: "Имея желание жить в арестантской казарме вместе с мужем моим..." Последний документ-циркуляр Бенкендорфа от 6 декабря 1830 г. о "великодушии монарха", разрешившего прорубить окна в Петровской тюрьме.

Документы на платке - это, собственно, краткая схема первых каторжных лет жизни декабристок и свидетельство того, что женщины, обрекшие себя на добровольное сибирское изгнание, знали об ожидавшей их участи.