Женщины Великого века

Несмотря на всю пышность, речь шла о простом визите к старому другу. Приехав в Брест для инспекции флота, герцог завернул в Керуаль, чтобы обнять Гийома, отца Луизы. Но родовитый и высокопоставленный Бофор не умел перемещаться скромно и тихо. И ему охотно прощали эту подчас неумеренную тягу к роскоши и своего рода позерство из-за неиссякаемой веселости и свойственного ему глубокого чувства дружбы. Безалаберный, шумливый и вечно куда-то стремящийся, как и все в их роду, монсеньор всегда оставался верным своим друзьям, даже самым незначительным, чего нельзя было сказать о его возлюбленных.

Во времена Фронды ненависть к Мазарини заставила герцога взяться за оружие. Пылкая натура и простая речь сделали его любимцем парижской черни, которая прозвала Бофора Королем Рынка[56]. Народные симпатии, правда, стоили ему заточения в Венсенском замке, откуда он совершил фантастический побег. И если король и не любил Бофора, то подвиги герцога, равно как и его элегантность и привлекательность, обеспечили ему популярность, едва ли не легендарную.

Тонкий ценитель женской красоты и верный в этом качестве памяти своего дедушки, уроженца Беарна, Бофор широко улыбнулся Луизе, склонившейся перед ним в реверансе.

– Прелестное дитя! – воскликнул он, слегка потрепав ее по щечке. – Что будешь с ней делать, старина Гийом? Выдашь замуж?

– Увы, монсеньор. Луиза хороша, не спорю, но красота – единственное приданое, а этого мало. Были бы деньги, тогда…

– Тогда ее представили бы ко двору, как других знатных девиц? – сказал герцог, рассмеявшись свойственным только ему грубоватым смехом. – Разве это причина, чтобы заставлять здесь вянуть такой прекрасный цветок? Морской воздух вредит красавицам!

– Вы правы, монсеньор! Но что я могу поделать?

– Ты – ничего, согласен, но мои возможности куда больше. Твою прекрасную Луизу обязательно увидят при дворе!

Вскоре Бофор покинул их, закруженный вихрем перьев, под лязг оружия, и вновь на Керуаль спустилась тишина. Луиза уже свыклась с мыслью, что ей приснился этот сказочный визит, как вдруг в замок пришло письмо. Прочесть его было невозможно: мало того, что оно было нашпиговано орфографическими ошибками, как это часто бывает у сильных мира сего, но порой и слова были употреблены неправильно, подменяя одно другим. К счастью, туманный смысл первого послания исчерпывающе прояснялся вторым, написанным на гербовой бумаге: то была королевская грамота, пожалованная девице Керуаль, где говорилось о ее новом статусе – фрейлины Мадам, герцогини Орлеанской, невестки самого короля. Луизе действительно в скором времени предстояло увидеть двор.

Нетрудно вообразить радость девушки и всей ее родни: чтобы дать ей возможность достойно представиться к самому изысканному двору в мире, Бофор, вельможа до кончиков ногтей, приложил к своему тарабарскому письму значительную сумму денег. Итак, в первых числах ноября все семейство отправилось в Париж, а еще через несколько дней Луиза де Керуаль (в патенте ее фамилия была написана иначе – Керуалль) познакомилась с той, кому ей отныне предстояло служить.

Генриетте Английской, или Мадам, понравиться было не так уж просто. Обладая живым и критичным складом ума, она не жаловала женщин. К тому же Генриетта прожила трудное, полное лишений детство и прекрасно знала изменчивый и беспокойный двор, чтобы легко купиться на невинный взгляд или доверчивую улыбку. И тем не менее Луиза ей понравилась сразу. Возможно, потому, что девушка напомнила ей себя в юности: те же темные волнистые волосы, оттеняющие белизну кожи, правильные черты, темные «бархатные» глаза; но если взгляд у принцессы был властный и высокомерный, то глаза юной бретонки лучились добротой и благожелательностью, а этого как раз и не хватало окружению Мадам. Нетронутая злом, чистая душа девушки подействовала на Генриетту расслабляюще.

Что до окружения Месье, ее супруга, то оно не представляло никакой иной свежести, кроме свежести цветов, которыми в изобилии были убраны роскошные залы дворцов Пале-Рояля и Сен-Клу. Ни для кого давно не было секретом, что Месье, Филипп Орлеанский, отважный и умный, но несколько женственный, специально выведенный на этот путь, чтобы он не смог отбросить тень на своего брата короля, не любил женщин, а особенно – собственную жену. Все нежные чувства он перенес на своего сердечного друга – коварного шевалье де Лоррена, младшего отпрыска знаменитой фамилии, прекрасного, как ангел, но столь же «безобидного», как гремучая змея. Мадам и шевалье ненавидели друг друга, так что семейная жизнь Орлеанов была далека от идеала.

С момента последних родов здоровье Мадам заметно ухудшилось. Этому способствовало и горькое разочарование, которое заставил ее испытать Людовик XIV, отчего она замкнулась в себе, стала болезненно-восприимчивой и чуть что вспыхивала как спичка. Стоит вспомнить, что, когда юная Генриетта вышла замуж за Месье, она сразу же завязала пылкий роман со своим деверем, к великой радости дворцовых сплетников. Роман, наделавший столько шума, что дошел до ушей как Месье, так и королевы-матери.