Женщины вокруг Наполеона

В тот самый день, когда ее отец писал эти слова, Мария-Луиза, убитая горем, отправилась в свое путешествие во Францию, в страну, население которой ей было не симпатично, к супругу, о котором она за всю свою жизнь, вплоть до дня помолвки, не слыхала ничего хорошего и к которому она в глубине своего сердца питала отвращение. Однако по великолепию, богатству и почестям этот свадебный поезд не оставлял желать ничего лучшего. Наполеон сам со всей тщательностью выработал все детали этого путешествия, которое точь-в-точь походило на путешествие во Францию тетки Марии-Луизы, несчастной Марии-Антуанетты. В Санкт-Пельтене молодая эрцгерцогиня имела еще раз счастье обнять своего отца, который провожал ее до Энса.

Браунау было последним местом, которое могло еще напомнить Марии-Луизе о родине. Здесь она должна была даже снять с себя платья, сшитые в Австрии, и с ног до головы одеться во французские одежды, приготовленные для нее парижскими художниками мод. Наполеон послал ей для этой церемонии «весь золотой туалет», как она сообщала своему отцу 16 марта. «Письма, однако, я от него еще не получила, – добавила она, – но если уж я должна разлучиться с вами, то я желала бы быть уже с ним, это было бы куда лучше, чем путешествовать со всеми этими дамами».

В Браунау именно она встретилась в первый раз с сестрой своего будущего супруга, королевой неаполитанской Каролиной, которая должна была занять при ней то же место, что принцесса де-Ламбаль при Марии-Антуанетте. Ее австрийская свита уступила место французскому придворному штату, причем Наполеон особенно позаботился о том, чтобы за немногими исключениями это были все представители старинной аристократии. Почетным кавалером своей молодой супруге он назначил графа де-Богарне, почетной дамой – герцогиню де-Монтебелло, вдову маршала Ланна, а шталмейстером князя Альдобрандини. Относительно прекрасной и добродетельной герцогини де-Монтебелло он сказал: «В лице этой женщины я дал императрице настоящую почетную даму».

Позднее Мария-Луиза близко сошлась со своей почетной дамой и сделала ее своей интимнейшей приближенной; в Браунау, однако, все эти лица показались ей чуждыми и холодными, и ей казалось, что никогда она к ним не привыкнет и не сможет стать похожей на всех этих раздушенных француженок. Не одна пара глаз старых придворных австрийского двора была влажна от слез, когда они в последний раз целовали руку своей молодой, неопытной принцессы. Многие среди них знали еще Марию-Антуанетту, и тяжелые предчувствия теснились в сердцах провожающих. Только верная гофмейстерина Марии-Луизы фрау Лазанская да любимая собачка эрцгерцогини могли остаться при ней. Конечно, для нее это было большим утешением, но – увы! – ненадолго. Уже в Мюнхене фрау Лазанской был отдан приказ вернуться в Вену. Такая же участь постигла и собачку.

Марии-Луизе было очень тяжело расстаться со своей гофмейстериной. Однако это не было делом Наполеона, а случилось по распоряжению королевы Каролины, которая ревниво старалась забрать под свое влияние новую невестку. Но чем согрешила собачка, что ей нельзя было остаться при своей госпоже? Уж не боялись ли для Наполеона второй сцены а la Фортюне в спальне новобрачных? Не хотели ли на этот раз уже заранее устранить этого соперника? Конечно, самому Наполеону и в голову не приходило лишать Марию-Луизу ее любимой собачки, потому что иначе разве он велел бы перевезти тайком в Париж ее любимцев, двух птиц и собаку, чтобы этим сделать ей приятную неожиданность?

В то время, как невеста императора продолжала свое путешествие, ее будущий супруг с нетерпением ждал ее в Париже. Наполеон считал, казалось, часы до ее прибытия. Он, которому в обычное время его работа, его гигантские планы, его дела не давали ни отдыха, ни досуга, который беспрерывно был занят, которому для работы не хватало всех суток, – он теперь только и думал о том, чтобы украсить дворцы к ее приезду, выбирал мебель и образцы материи и точнейшим образом вырабатывал церемониал предстоящих брачных торжеств. Он хотел поразить всю Европу и Францию неслыханой до сих пор роскошью и великолепием своего свадебного торжества.

Его мысли неотступно были около Марии-Луизы, этой юной девятнадцатилетней женщины, которая вскоре должна была стать его женой. Он был форменным образом влюблен в свою невесту. Каждого австрийца из своих окружающих, каждого, кто только побывал в Вене и видел эрцгерцогиню, он спрашивал о том, какова она. Он заставлял рассказывать себе мельчайшие подробности ее внешности и характера. Бесконечное число раз он смотрел на портрет Марии-Луизы и расспрашивал тех, кто ее знал, правильно или нет переданы те или другие выгодные подробности ее внешности. И когда ему рассказывали об ее юной свежести, об ее очаровательной невинности и неопытности, об ее искренней, простодушной натуре, то он удовлетворенно потирал руки и казался в высшей степени довольным своей судьбой. Его глаза блистали гордостью и удовлетворенным честолюбием.