Женская верность

— Да ить у меня от трудового фронта все документы есть, вот на их основании и выдайте мне паспорт.

— Есть-то они у тебя есть. Только фамилия в них у тебя написана — Винокурова. А вот ежели ты подтвердишь энто документально, то паспорт в какую неделю выдам.

— Да ты что, совсем ополоумел? Винокурова я и есть. Поди сам нашу свадьбу помнишь.

— Мало ли что я помню. Да энто "помню" к делу не пришью.

— Да что ж я, по-твоему, без фамилии вообче!? — изумилась Акулина.

— Отчего же, вон в церковных книгах запись есть о твоем рождении, так там прописано, что фамилия твоя — Тюрютикова. А вот бумаги, что ты мужняя жена Тимофея Винокурова у меня нет.

— А где ж её взять-то мне?

— Где регистрация была, там и возьми.

— Да и венчались мы тож.

— При советской власти церковный брак не действителен. Мне бумага казенная нужна.

Дома Акулина обдумала председателевы слова и поняла, что нашел он придирку, чтоб её не отпущать. Но делать нечего, надо такую справку добывать. И Акулина направилась в Михайловку, где в райсовете хранились все регистрационные книги. Ожидало там Акулину страшное разочарование. Ещё возвращаясь, видела, что райсовет сгорел, да не думала как это ей отзовется. Отозвалось. Оказалось, что и все хранившиеся там книги, как ей их назвали в новом райсовете, Актов регистрации гражданского состояния — сгорели. Ведь знал председатель, знал. Впервые за все трудные военные годы горькая обида и злость разрывали её сердце. Какой раз бежала она этим проселком в свою деревню. А вернувшись — кинулась в контору: "Энто щё ж меня супротив моей воли развели с моим мужем?! Да такого даже при царе не было".

— Да бог с тобой, Акулина Федоровна, энто ж не влаcть виной, а немцы. Из-за них проклятых, все документы и энти книги погорели. Ты одна пострадала штоль? Глянь, сколь людей маются. У тебя хучь дата рождения сохранилась. А другим-то каково?

Неделю Акулина мучилась, заливалась по ночам слезами, это ж теперь она по документам, ежели их получать — Тюрютикова будет. С любимым мужем развели. Дочь на погосте, тоже Винокурова.

— Дура ты, дура. Энто председатель нашел чем тебя закабалить. Весна придет — рабочих рук не хватает. А тут ты уезжать собралась. Возвернётся Тимофей — зарестрируетесь по новой и вся недолга, — рассудила Прасковья.

— Я с твоим отцом без всяких регистрациев жисть прожила. Так его женой и помру. Потому перед богом венчаны. С тебя церковного брака тоже никто не сымал. Как была так и есть перед богом и людьми жена его.

Председатель уж было успокоился. Хоть одни руки, а к весне сохранил. Не решится Акулина вернуться в девичью фамилию.

Но прошла неделя, другая и на пороге появилась Акулина.

— Выписывай какой ни есть пачпорт. Некому за солдатку заступиться.

Ещё целый месяц мытарилась Акулина, пока оформила все документы на себя и на мать. Потом распродала имущество, оставив из громоздкого только сундук с которым выходила замуж. И тем же путем, предварительно отписав Устинье в письме, когда выезжает, отправилась в Сибирь. Просковья, к удивлению Акулины, не особо переживала, что покидает родные места. Привыкшая жить в большой семье — сильно тосковала по Устинье и внукам и поэтому переезд воспринимала как благо когда-то ей обещанное и вот теперь свершившееся.

Глава 11 СУДЬБА — ЦЫГАНКА

Уже были загружены в багажный вагон тюки, мешки и сундук, Акулину с матерью ждал общий вагон. До отхода поезда оставалось еще больше двух часов и посадку пока не объявляли, Прасковья сидела на перроне на мешке, в котором были собраны необходимые в дороге вещи, да провизия, Акулина стояла рядом.

— Ай, красивая, не пожалей, позолоти ручку, Всю правду скажу.

— Чем золотить-то, сама гол как сокол.

— Ой, погоди, дай-ка ладонь…

Цыганка внимательно посмотрела на Акулину: "Дорога у тебя дальняя".

— Ясное дело. На вокзале стоим.

— Душа твоя болит, позолоти ручку, много не прошу. Детей кормить надо.

— Подмогнуть не в силах. Потому права ты, дорога дальняя, со мной мать престарелая. Но чем смогу… И Акулина достала из мешка, завязанного по углам, и тем превращенного в дорожную котомку, каравай деревенского хлеба. Примерилась и отрезала хороший ломоть.

— Держи. Да детей береги пуще глаза свово.

Цыганка вяла хлеб. Понюхала. Спрятала краюху за пазуху.

— Давай руку, — обхватила натруженную ладонь горячими пальцами, качала головой, что-то говорила скороговоркой, потом подняла на Акулину огромные чёрные глаза:

— Смотри на меня внимательно и запоминай: постигли тебя потери, постой, постой, ой, родная, одна безвозвратная. Но ты не печалься, душа эта возле божьего престола стоит. Придет твой час — свидишься. А ещё скажу тебе — мужика ты потеряла. Но только жив он. Потому как любовь его возле тебя вижу, а смерть его нет. Много, ох много времени утечет, и когда останется до конца твоего жизненного пути два, а может и меньше, года, услышишь стук в дверь — возвернется он, возвернётся. А жизнь твоя будет долгой. И детей ты вынянчишь. Вижу их любовь к тебе, да дети не твои.

Цыганка опустила руку. В горле Акулины застрял ком.