Женская война. Сильвандир

— Извольте, сударь. Королева, вероятно, поняла, как трудно было поручение, которое вам дали. когда первая минута гнева прошла, ее величество захотела милостиво вознаградить вас за то, что слишком строго наказала.

— Это немыслимо! — сказал Каноль.

— Немыслимо, вы думаете?

— По крайней мере, невероятно.

— Невероятно?

— Да.

— В таком случае, господин комендант, мне остается только проститься с вами. На острове Сен-Жорж вы можете быть счастливы, как король: вина чудесные, дичь везде кругом, рыбу привозят из Бордо… А женщины Сен-Жоржа, сударь! Ах, какая бесподобная жизнь!

— Очень хорошо! Постараюсь последовать вашему совету. А теперь в знак моей признательности возьмите эту записочку и ступайте к казначею: он выдаст вам десять пистолей. Я дал бы вам их сам, но вы из осторожности взяли мой кошелек…

— И очень хорошо сделал, сударь, — возразил Барраба. — Если бы вы подкупили меня, так, верно, бежали бы, а если б вы бежали, так, естественно, потеряли бы то высокое звание, которым теперь облечены, в чем я никогда не мог бы утешиться.

— Превосходное рассуждение, господин Барраба! Я уже заметил, что вы чрезвычайно сильны в логике. А между тем возьмите эту бумажку в награду за ваше красноречие. Древние, как вам известно, изображали красноречие с золотыми цепями во рту.

— Сударь, — сказал Барраба, — позвольте заметить, что мне кажется ненужным идти к казначею…

— Как! Вы отказываетесь от награды? — воскликнул удивленный Каноль.

— Ничуть, Боже упаси! Хвала небесам, я не одарен такой гордостью, но я вижу… из этого ларчика, на камине, свешиваются шнурки… кажется, от кошелька.

— Вы мастер опознавать кошельки, метр Барраба, — сказал удивленный Каноль.

Действительно, на камине стоял ларчик из старинного фаянса, инкрустированный серебром и украшенный эмалями эпохи Возрождения.

— Посмотрим, — продолжал Канешь, — справедливо ли ваше предсказание.

Он поднял крышку ларчика и в самом деле увидел кошелек, в нем лежали тысяча пистолей и следующая записка:

"На приватные издержки господину коменданту острова Сен-Жорж".

— Черт возьми, Анна Австрийская щедра! — сказал Каноль, покраснев.

И он невольно вспомнил о Бекингеме. Может быть, королева видела где-нибудь из-за занавесей дворца победоносное лицо прекрасного капитана; может быть, она покровительствует ему из самого нежного участия, может быть… Не забудьте, что Каноль был гасконцем.

К несчастью, королева была уже на двадцать лет старше, чем во времена, когда она думала о Бекингеме.

Но как бы то ни было, откуда бы ни взялся кошелек, Каноль запустил в него руку, вынул десять пистолей и отдал их Барраба, который вышел после многих низких и почтительных поклонов.

XI

когда Барраба вышел, Каноль позвал офицера и попросил, чтобы тот сопровождал его при осмотре крепости.

Офицер тотчас повиновался. У дверей барон встретил весь свой штаб, состоявший из важнейших лиц цитадели. Он пошел с ними, они давали ему все объяснения, и, разговаривая с ними, он осмотрел равелины, казематы, погреба и магазины. В одиннадцать часов утра он воротился домой, осмотрев все. Свита его тотчас разошлась, и Каноль опять остался наедине с тем офицером, который встретил его.

— Теперь, господин комендант, — сказал офицер таинственно, — вам остается увидеть только одну комнату и одну особу.

— Что вы сказали?

— Комната этой особы тут, — сказал офицер, указывая на дверь, которую Каноль еще не приметил.

— А, тут комната?

— Да.

— Тут и та особа?

— Да.

— Очень хорошо, но извините меня, я очень устал, потому что ехал и день и ночь, и сегодня утром голова у меня не очень свежа. Так говорите же пояснее, прошу вас.

— Извольте, господин комендант, — отвечал офицер с лукавой улыбкой, — комната…

— Той особы…

— Которая вас ждет, вот тут. Теперь вы понимаете?

Каноль изумился.

— Понимаю, понимаю, и можно войти?

— Разумеется, ведь вас ждут.

— Так пойдем!

Сердце его сильно забилось, он ничего не видел, чувствовал, как в нем боролись боязнь и желания… Отворив дверь, Каноль увидел за занавеской веселую и прелестную Нанон. Она вскрикнула, как бы желая испугать, и бросилась обнимать его.

У Каноля опустились руки… в глазах потемнело.

— Вы! — прошептал он.

— Да, я! — отвечала Нанон, смеясь еще громче и целуя его еще нежнее.

Воспоминание о его проступках блеснуло в уме Каноля; он тотчас угадал новое благодеяние своей подруги и склонился под гнетом угрызений совести и благодарности.

— Ах, — сказал он, — так это вы спасли меня, когда я губил себя, как сумасшедший. Вы заботились обо мне, вы мой ангел-хранитель.

— Не называйте меня вашим ангелом, потому что я демон, — отвечала Нанон, — но только демон, являющийся в добрые минуты, признайтесь сами?

— Вы правы, добрый друг мой; мне кажется, вы спасли меня от эшафота.

— И я так думаю. Послушайте, барон, каким образом случилось, что принцессы могли обмануть вас, вас, такого дальновидного человека?

Каноль покраснел до ушей, но Нанон решилась не замечать его смущения.

— По правде сказать, я и сам не знаю, сам никак не могу понять.