Женская война. Сильвандир

— О, ведь они очень лукавы! Вы, мужчины, хотите воевать с женщинами? Знаете ли, что мне рассказывали? Будто бы вам показали вместо молодой принцессы какую-то придворную даму, горничную, куклу… что-то такое.

Каноль чувствовал, что мороз подирает его по коже.

— Я думал, что это принцесса, — сказал он, — ведь я не знал ее в лицо.

— Л кто же это был?

— Кажется, придворная дама.

— Ах, бедняжка! Но, впрочем, это вина злодея Мазарини. Какого черта? когда дают человеку такое трудное поручение, так показывают ему портрет. Если б у вас был или если б вы хоть видели портрет принцессы, так вы, верно, узнали бы ее. Но перестанем говорить об этом. Знаете ли, что этот ужасный Мазарини обвинил вас в измене королю и хотел бросить в тюрьму, к жабам?

— Я догадывался.

— Но я сказала: "Сделаем так, чтобы его бросили к Нанон". Скажите, хорошо ли я сделала?

Хотя Каноль был полон воспоминаний о виконтессе, хотя на груди носил ее портрет, он был тронут этой нежной добротой, этим умом, горевшим в самых очаровательных глазах в мире. Он опустил голову и поцеловал беленькую ручку, которую ему подали.

— И вы хотели ждать меня здесь?

— Нет, я ехала в Париж, чтобы везти вас сюда. Я везла вам патент, разлука с вами показалась мне слишком продолжительной. Герцог д’Эпернон тяготел как камень над моей однообразной жизнью. Я узнала про ваше несчастье. Кстати, я забыла сказать: знаете, что вы мой брат?..

— Я догадывался, прочитав ваше письмо.

— Вероятно, нас предали. Письмо, которое я писала к вам, попало в недобрые руки. Герцог явился ко мне взбешенный. Я объявила вас своим братом, бедный Каноль, и теперь мы находимся под покровительством самых законных уз. Вы почти женаты, мой бедный друг.

Каноль оказался под невероятным влиянием этой женщины; он расцеловал ее белые ручки, стал целовать ее черные глаза… Воспоминание о виконтессе де Канб отлетело…

— За это время, — продолжала Нанон, — я все обдумала и решила, как действовать в будущем; я обратила герцога в вашего покровителя или, лучше сказать, в вашего друга; я смягчила гнев Мазарини. Наконец, я выбрала себе убежищем остров Сен-Жорж: ведь, вы знаете, мой добрый друг, меня все еще хотят побить камнями. Во всем мире только вы любите меня немножко, мой дорогой Каноль. Ну, скажите же мне, что вы меня любите!

И очаровательная сирена, обвив обеими руками шею Канолю, пристально смотрела в глаза молодого человека, как бы стараясь узнать самые сокровенные его мысли.

Каноль почувствовал, что не может оставаться равнодушным к такой преданности. Тайное предчувствие говорило ему, что Нанон более чем влюблена, что она великодушна: она не только любит его, но еще и прощает ему.

Барон кивнул головой в ответ на вопрос Нанон; он не смел сказать ей "л ю б л ю", хотя все воспоминания, проснувшиеся в его душе, свидетельствовали в его пользу.

— Так я выбрала остров Сен-Жорж, — продолжала она, — и буду хранить здесь в безопасности мои деньги, бриллианты и свою особу. Кто может охранять жизнь мою, спросила я себя, как не тот, кто меня любит? Кто, кроме моего властелина, может сберечь мои сокровища? Все в ваших руках, друг мой, и жизнь моя, и мое богатство. Будете ли вы заботливо стеречь их? Будете ли верным другом и верным хранителем?

В эту минуту во дворе раздались звуки трубы; они потрясли сердце Каноля. Перед ним была любовь, такая красноречивая, какой он никогда еще не видел. У порога стояла война, грозная война, которая горячит человека и приводит его в упоение.

— Да, да, Нанон, — воскликнул он, — и вы, и ваши сокровища в безопасности, пока я здесь, и я клянусь вам, если будет нужно, я умру, чтобы спасти вас от малейшей опасности!

— Благодарю, мой благородный рыцарь, — сказала она, — я столько же уверена в вашей храбрости, сколько в вашем великодушии. Увы! — прибавила она, улыбаясь. — Я бы желала быть столь же уверенной в вашей любви…

— Ах, — прошептал Каноль, — поверьте мне…

— Хорошо, хорошо! — перебила Нанон. — Любовь доказывается не клятвами, а делами. По вашим поступкам, сударь, мы будем судить о вашей любви.

Она обняла Каноля самыми прекрасными руками на свете и опустила голову на содрогнувшуюся грудь молодого человека.

"Теперь он должен забыть ее!.. — подумала она. — И он забудет".

ХII