Женская война

— Вы так думаете, виконтесса? Стало быть, я должен воротиться в Париж и признаться королеве, что для угождения женщине, которую люблю (не сердитесь, виконтесса, я никого не называю по имени), я нарушил королевское повеление, позволил врагам королевы бежать, что я на все это смотрел сквозь пальцы, словом, изменил, да, просто изменил королю…

Виконтесса показалась растроганною и посмотрела на барона с состраданием почти нежным.

— У вас есть самое лучшее извинение: невозможность! — отвечала она. — Могли вы одни остановить многочисленную свиту принцессы? Неужели было приказано, чтобы вы одни сражались с пятьюдесятью дворянами?

— Я был здесь не один, — отвечал Каноль, покачивая головою. — У меня там, в этом лесу, и теперь еще в двухстах шагах от нас двести солдат. Я могу собрать и призвать их одним свистком. Стало быть, мне легко было задержать принцессу. Напротив, она не могла бы сопротивляться. Если бы даже мой отряд был не вчетверо сильнее ее свиты, а гораздо слабее ее, и то я все-таки мог сражаться, мог умереть сражаясь. Это было бы для меня так же легко, как приятно дотронуться до этой ручки, если бы я смел, — прибавил Каноль, низко кланяясь.

Ручка, с которой барон не спускал глаз, изящная, полненькая и белая, была видна на кровати и дрожала при каждом слове Каноля. Виконтесса, ослепленная электричеством любви, которого первое влияние она почувствовала в гостинице Жоне, забыла, что надобно отнять руку, доставившую Канолю случай сказать такое счастливое сравнение. Молодой офицер, опустившись на колени, с робостью поцеловал ее руку. Виконтесса тотчас отдернула ее, как будто ее обожгли раскаленным железом.

— Благодарю вас, барон, — сказала она, — благодарю от души за все, что вы сделали для меня. Верьте, я никогда этого не забуду. Но удвойте цену услуге вашей: уйдите! Ведь мы должны расстаться, потому что поручение ваше кончено.

Это «мы», произнесенное с некоторым сожалением, привело Каноля в восторг и облегчило его. Во всякой сильной радости есть чувство печали.

— Я повинуюсь вам, виконтесса, — сказал он. — Осмелюсь только заметить не для того, чтобы не повиноваться вам, а чтобы избавить вас, может быть, от угрызения совести, осмелюсь заметить, что повиновение вам погубит меня. Если я сознаюсь в моем проступке, если окажется, что я не был обманут вашею хитростью, я стану жертвою моей снисходительности… Меня объявят изменником, посадят в Бастилию, может быть, расстреляют! И это очень естественно: я действительно изменник.

Клара вскрикнула и схватила Каноля за руку, но тотчас выпустила ее в очаровательном смущении.

— Так что же мы будем делать? — спросила она.

Сердце юноши радостно забилось: это счастливое «мы» становилось любимою формулою виконтессы де Канб.

— Погубить вас, великодушного и благородного человека! — сказала она. — О, нет, нет, никогда! Как я могу спасти вас? Говорите, говорите!

— Надобно позволить мне, виконтесса, доиграть мою роль до конца. Надобно, как я уже говорил вам, уверить всех, что вы обманули меня. Тогда я дам отчет кардиналу Мазарини в том, что я вижу, а не в том, что я знаю.

— Да, но если узнают, что вы сделали все это для меня, если узнают, что мы уже встречались, что вы уже видали меня, тогда я погибну! Подумайте!

— Не думаю, — возразил Каноль, удачно притворяясь задумчивым, — не думаю, чтобы вы, при вашей холодности ко мне, могли когда-нибудь изменить тайне… Ведь ваше сердце спокойно…

Клара молчала, но быстрый взгляд и едва приметная улыбка, невольно вырвавшаяся у прелестной пленницы, отвечали Канолю так, что он почувствовал себя счастливейшим человеком в мире.

— Так я останусь? — спросил он с улыбкой, которую описать невозможно.

— Что ж делать, если нужно! — отвечала Клара.

— В таком случае, я стану писать депешу к Мазарини.

— Ступайте.

— Что это значит?

— Я говорю: идите и напишите к нему.

— Нет, я должен писать к нему отсюда, из вашей комнаты. Надобно, чтобы письмо мое отправилось к нему от изголовья вашей кровати.

— Но это неприлично.

— Вот моя инструкция, извольте прочесть сами…

Каноль подал бумагу виконтессе.

Она прочла:

«Барон Каноль должен стеречь принцессу Конде и герцога Энгиенского, не выпуская их из виду».

— Что? — сказал Каноль.

— Вы правы, — отвечала она.

III

Тут Клара поняла, какую выгоду человек влюбленный, как Каноль, мог извлечь из такой инструкции. Но она в то же время поняла, какое одолжение оказывает принцессе, поддерживая заблуждение двора насчет своей повелительницы.

— Пишите здесь, — сказала она, покорясь судьбе своей.

Каноль взглянул на нее, она взглядом же указала ему на шкатулку, в которой находилось все необходимое для письма. Барон раскрыл шкатулку, взял бумаги, перо и чернила, придвинул стол к самой постели, попросил позволения сесть (как будто Клара все еще казалась ему принцессой), ему позволили и он написал к Мазарини следующую депешу:

«Я прибыл в замок Шантильи в девять часов вечера; вы изволите видеть, что я весьма спешил, ибо имел честь проститься с вами в половине седьмого часа.