После трагической кончины весной 1835 года обоих младших сыновей княгиня Д.Х. Ливен под предлогом поправки здоровья за рубежом покинула Россию. И, как оказалось, навсегда. Она покинула мужа, рассталась с семьёй. Больше она никогда не виделась с мужем, хотя и состояла с ним в переписке. Несмотря на жёсткие требования императора Николая I по немедленному возвращению в пределы Российской империи, после отъезда за рубеж её нога никогда не ступала на русскую землю. Её осудили в столичном придворном обществе за отказ вернуться в Россию по распоряжению императора. Князь Ливен в письмах неоднократно требовал её возвращения в семью. Она каждый раз отказывалась вернуться, приводя, на её взгляд, очень убедительные доводы и прилагая заключения врачей о неблагополучном состоянии своего здоровья. Ситуация из плоскости семейного конфликта постепенно переросла в стадию личного противостояния княгини волеизъявлению самого императора. В октябре 1837 года Дарья Христофоровна сообщала своему парижскому возлюбленному Гизо о разговоре царя с князем Ливеном. «Ваша жена задела мою честь и достоинство, — заявил Николай I, — она единственная осмелилась подвергнуть сомнению мой авторитет. Заставьте ее подчиниться, а если Вам это не удастся, я сам сотру ее в порошок»[462]
. Однако даже прямая угроза самодержца не изменила решения гордой княгини. Она выбрала свободную жизнь в Париже. «Муж никогда более не упоминал о ней при детях, — пишет в своей статье О.Ф Сакун, — и не писал ей, ибо она оказалась в немилости у двора и императора»[463]. Князь Ливен перестал высылать деньги и материально поддерживать Дарью Христофоровну, формально остававшуюся его законной женой.Старший брат граф Бенкендорф настоятельно советовал младшей сестре покориться воле императора и вернуться в Петербург. Однако, поняв, что переубедить её не удастся, главный начальник политической полиции империи порекомендовал ей хотя бы с царём объясниться и изложить причины, не позволяющие ей вернуться в Россию. Спустя время Дарья Христофоровна вняла настоятельному совету брата и письменно обратилась лично к императору Николаю I. Ввиду важности этого письменного послания приведём его полностью в изложении историка Н.П. Таньшиной.
«Париж, 24 марта (5 апреля) 1843 года
Сир,
Много лет прошло с тех пор, как мое имя не тревожит больше память Вашего Императорского Величества. Не имея никого, кроме Вас, сир, я в то же время сомневаюсь относительно благосклонного отклика на мое письмо; однако очень давнее чувство подсказывает мне, что я еще могу рассчитывать на отзывчивость и доброту императора по отношению к моей судьбе. Я доверилась этому чувству и нижайше осмелилась воззвать к милости Вашего Императорского Величества в этом важном деле личного характера.
Ваше Величество, может быть, не совсем забыли о несчастьях, вынудивших меня покинуть родину. Ваше Величество знает, что всегда, и особенно со времени постигшей меня трагедии (имеет в виду смерть сыновей —
Я полагала, что обрела разрешение на проживание, получив в свое время письмо от брата, написанное по особому распоряжению Вашего Императорского Величества; однако по прошествии ряда лет мне нужно знать, что мой Государь мне это разрешает, и милость, о которой я Вас сегодня прошу, сир, это продлить на неограниченное время мое отсутствие.
Если что-то с моей стороны могло вызвать недовольство Вашего Величества, я Вас нижайше прошу, сир, простить меня. Скажите, что Вы меня простили. Прошу Вас, вспоминайте иногда о временах Вашего расположения ко мне. С этими воспоминаниями непременно всплывут в памяти воспоминания о моей привязанности, такой преданной, такой искренней, такой живой! Я сегодня та же, что и прежде. Можете ли Вы, сир, вновь стать тем, кем Вы были для меня раньше? От Вашего ответа зависит моя судьба.
С глубочайшим уважением к Вашему Императорскому Величеству, самая почтительная, самая покорная, самая верная из Ваших подданных, княгиня Ливен»[464]
.При этом заметим, что столь верноподданническое письмо написала известная русская аристократка в возрасте 58 лет, проживавшая в Париже и продолжавшая отправлять свои донесения в Петербург. Как отмечал английский дипломат и хроникёр королевского двора Чарльз Гревилл, «ее присутствие в Париже… должно быть очень полезным ее двору, поскольку такая женщина всегда умеет найти интересную и полезную информацию»[465]
. Но на родине, похоже, её дипломатические заслуги и разведывательные возможности уже не ценились, как прежде.