Женские праздники (сборник)

— Иными словами, время от времени тебе плюют в лицо, а твоя жена прыгает в постель к первому встречному.

— Примерно.

Огородников поднялся. Молча отсчитал несколько купюр, положил на стол. Так же молча направился к выходу.

— До встречи, — улыбнулся Раскин.

Огородников остановился.

— Следующей встречи не будет.

— Зачем же вы оставили в углу свой зонт?

— Что?.. В самом деле. Забыл.

Он вернулся за зонтом.

— Нередко мы забываем то, что хотим забыть. Что нам уже приелось, чем не дорожим. А то еще бывает. нам нужен предлог, чтобы вернуться.

— Ваше открытие?

— Дедушки Фрейда. Вот, взгляните.

Раскин сдвинул занавеску, за которой обнаружился целый склад забытых вещей.

— Как видите, большинство моих пациентов не прочь еще раз заглянуть сюда на огонек. Но если у вас не возникнет такого желания, тем лучше. Значит, появились другие, более естественные. Я не имею в виду чтение политической колонки. Почаще улыбайтесь, Олег Борисович. Как сказал один остроумный человек, красиво жить — значит пройтись по земле этаким принцем, раздавая наливные яблочки направо и налево. А красиво умереть — значит доесть свое последнее яблоко и громогласно объявить: «Больше не лезет, остальные съедите на моих поминках».

— Всего доброго, доктор.

— Всего доброго. А то слетайте на Гавайи.

— Куда? — Огородников решил, что он ослышался.

— На Гавайи. Возьмите за дочь хороший выкуп, продайте душу дьяволу или сэкономьте на спичках. В общем, раздобудьте денег и — на Гавайи. Не знаю, как там было у Лазаря, а у вас определенно есть шансы воскреснуть.

И вот он мчал по загородному шоссе, то и дело сверяясь с чертежом, набросанным на обороте визитки. В голове звучало:

Если ты велишь,
чтобы я умолк,
пусть наступит тишь,
я исполню долг,
дам обет молчать,
затаюсь, как мышь,
и спою опять,
если ты велишь.

Если ты велишь
мне отставить лесть,
нынче же услышь
все как есть,
нынче же услышь —
с нами благодать,
если ты велишь
тебе не лгать.

Следуя указателю, он свернул на узкую асфальтовую дорожку и сразу очутился в зеленом тоннеле из кустов боярышника и жимолости.

Если ты велишь,
если снизойдешь,
пусть щебечет чиж
и лепечет рожь,
может, не сгноишь
грешников своих,
если нас велишь
сохранить в живых.

Впереди показался форт: мощная кирпичная кладка, узкие бойницы, зеленые ворота с красной звездой. Он сбавил скорость.

А нельзя без мук —
быть посему,
дай лишь сбиться в круг
стаду своему,
легче так смотреть,
как ты нож востришь,
легче встретить смерть,
когда ты велишь.

Он подъехал к форту, заглушил мотор. Хотел уже выйти из машины, когда взгляд его упал на фанерный щит, прикрепленный над воротами:

ШКОЛА СМЕХА

Рука его словно прилипла к ключу зажигания.

Человечек с замашками массовика-затейника вел Огородникова по внутреннему дворику, давая на ходу пояснения.

— Они и наморднички нам, ха-ха-ха, оставили. го-го-го-го-го, го-го-го, го-го-го-го, — прогундосил он в противогазе. — Узнали? Хе-хе-хе. «Песня про купца Калашникова»! — Он весь светился от собственной шутки. — А вот тоже… наша пушечка-развлекушечка… внимание… за-ря-жа-ем… пли!

Нагнетая воздух насосом, он выдул из ствола резиновую толстуху.

— Формы-то, хо-хо-хо! Наши жены — пушки заряжены! Бережем, так сказать, и умножаем.

— Так это была артиллерийская школа?

— Была, да вся вышла. А таперича — Школа Игр, Забав, Обманов и Дурачеств, сокращенно, хе-хе, ШИЗОИД. Так что добро пожаловать, э… запамятовал.

— Олег Борисович.

— Ух ты! А я — наоборот.

— Борис Олегович?

— Семен Семеныч!.. Ха, ха, ха. Артистический псевдоним — Семга!

Посреди плаца в огромной луже явно искусственного происхождения стояли два человека. Каждый старался посильней ударить или толкнуть соперника, чтобы опрокинуть его в лужу, а так как ноги у них были связаны, то это им часто удавалось. Вид у обоих был жалкий, а лица свирепы.

Третий, в галстуке-бабочке, как рефери на ринге, внимательно следил за ходом поединка.

— Индивидуальные занятия, — мимоходом бросил Семга, по всему — главная в этой школе фигура.

— Они убьют друг друга, — испугался Огородников.

— Не думаю. И-ии-эх, как он его! — У Семен Семеныча брызнули слезы, точно у коверного в манеже. — Нет. хо-хо. Это все — до первого смеха. Кто первый рассмеялся, тот одержал победу. — Неожиданно он посерьезнел. — Не над соперником, заметьте. Над собой.

— Но вы посмотрите, какие у них лица.

— Да, препотешные. На их месте я бы уже давно катался от хохота.

Они спускались в бункер по крутой гулкой лестнице. Стены были исписаны изречениями в таком духе: