Женские убеждения

Последние реплики были своего рода водевильным рефреном, их частным развлечением с тех самых пор, как юрист Линкольн занялся вопросами налогообложения. Ему исполнилось тридцать восемь лет, он жил в Денвере. Холостой, работящий, он сильно напоминал своего отца Джерри Ландау, адвоката по иммиграционным делам, за которым Фейт была замужем всего несколько лет – потом он скоропостижно скончался в том же возрасте, в котором сейчас находился Линкольн. Джерри был бледным и тихим, а когда снимал огромные очки, то походил на хомячка. Собственно, именно в очках он и выглядел самим собой: вдумчивым, интеллигентным, отрешенным. Ей он понравился с первого взгляда. Когда он в первый раз повез Фейт на прогулку на своем стареньком желтом «додже», с пассажирского сиденья пришлось убирать столько книг, газет и пакетов с бубликами, что вышло ужасно смешно.

– Когда ты ходил на антивоенные митинги, ты там часто выступал? – спросила она Джерри.

– Смеешься? – ответил он. – Да мне бы и словечко вставить не дали. А если я все же открывал рот, перебивали сразу.

– Со мной та же история, – призналась она.

Линкольн нынешний был очень похож на Джерри тогдашнего, только одежда построже и волос поменьше. Сын ее успел облысеть, как будто волосы сдуло закавыками в налоговом законодательстве. Она все еще надеялась на то, что ее необщительный и неприметный сыночек встретит свою любовь. В детстве Линкольн был сообразительным и самостоятельным. Но после того, как Джерри внезапно умер от инфаркта, Линкольн ушел в себя, о смерти отца говорить отказывался, делал вид, что ее и вовсе не было. Фейт переживала за Линкольна куда сильнее, чем за себя. Она знала, что никогда больше не выйдет замуж: не нужно мальчику другого отца. Матерью она была любящей, но занятой – отвлекалась на работу в «Блумере», на политическую деятельность, на интервью, которые в те времена у нее брали постоянно. Готовила редко, разве что время от времени жарила стейки.

Когда Линкольну было десять, он как-то раз выкрикнул:

– Ты что, не можешь быть как все мамы?

– Ты о чем? – удивилась она.

– Нафиг мне нужна миссис Смит!

– Прости, я не понимаю, о чем…

– Нафиг мне нужна Сара Ли[19]! – выпалил он на грани истерики.

– Что? Да о ком ты вообще говоришь? – И тут до нее вдруг дошло. – Ох, Линкольн. Я уж какая есть, такая есть, – сказала она. – Другой мамы у тебя не будет, а я стараюсь быть как можно лучше.

– Плохо стараешься! – рявкнул он.

Она стала стараться еще сильнее. Но мальчик рос, и они оставались совсем разными людьми. Линкольн был вдумчивым, упорным, методичным, делал все так, как считал нужным, и никак иначе. То, что мать его была известной феминисткой, не толкнуло его ни к политике, ни к женоненавистничеству. Однажды – он был подростком – какой-то журналист спросил у него, является ли он сам феминистом, и Линкольн ответил: «Разумеется», обидевшись на вопрос. Но этим все и ограничивалось. Он вырос человеком сдержанным, старомодным, при этом любовь их была взаимной, неизменной, порой отвлеченной – но никогда не подвергалась сомнениям.

Ей не хватало того маленького ранимого податливого мальчика. Когда берешь своего ребенка на руки, никогда не знаешь, какой раз станет последним: последний раз, скорее всего, покажется самым обычным, но потом, задним числом, выяснится, что следующего не случилось. Фейт порой тяжело было сознавать, что Линкольн нуждается в ней все меньше и меньше, но, с другой стороны, она с облегчением думала о том, что он благополучно живет самостоятельной жизнью. В этом смысле они были похожи друг на друга.

– Ну, расскажи, как там твои дела.

– В другой раз. Иди на свой массаж, мам.

Она посмотрела, как погас экран телефона, подержала аппарат в руке еще несколько секунд. Теперь это было максимальным приближением к тому, чтобы подержать самого Линкольна.

Фейт толкнула стеклянную дверь массажного салона и вошла в вестибюль, где несколько молодых китаянок сидели на диване, дожидаясь записавшихся и случайных клиентов. Одна из них поднялась, кивнула, Фейт кивнула в ответ.

– Полчаса, час или полтора? – спросила поднявшаяся, и Фейт ответила:

– Час.

Без всяких дополнительных слов ее повели по длинному неосвещенному коридору: из кабинетиков, отгороженных занавесками доносились шлепки рук по коже.

Массажистка, которую звали Сью, начала с того, что сквозь полотенце проработала ей позвоночник, плечи и шею – ту самую шею, которая так нуждалась в помощи. Долгие поглаживания по всей длине спины, прерываемые резкими толчками – Фейт в полудреме провалилась в какую-то дыру, как будто валик возле лица был туннелем и она уходила по нему вниз, туда, где скрывалось все случившееся раньше.