Женские жизни Алкионы

Человеческие жертвоприношения были обыденным делом при проведении тайных обрядов этого ужасного идолопоклонства. Тем не менее, посреди всех этих мерзостей виднелись некоторые проблески каких-то первоначальных лучших влияний, когда вера ещё не деградировала. Сама фраза, торжественно произнесённая жрецом в кульминационный момент человеческого жертвоприношения, казалось, содержала в себе слабое отражение лучших времён, поскольку первая часть её напоминала, хотя бы по тону, одну из Упанишад. Она звучала примерно так:

– Из земли – жизнь и кровь, но откуда – душа? Кто тот, кто держит ещё нерождённого в своих руках? Смотрители прошлого мертвы, и мы пришли им на смену. Во имя крови, которую мы предлагаем, услышь нас и спаси! Жизнь и кровь мы даём тебе. Спаси его душу и отдай её нам обратно.

Последние слова, видимо, указывали на то, что душа, а точнее, астральное тело приносимого в жертву должно быть отдано в их руки, чтобы стать одной из их кошмарных сущностей для одержания, стать одновременно и инструментом и, неким странным образом, предметом их выродившейся религии. Как мы уже сказали, большинство их заклинаний было совершенно невоспринимаемо и сильно напоминало те, что применяют негры в ритуалах вуду и обеах. В то же время, были определённые слова из санскрита, затерявшиеся в серии грубых восклицаний, произносимые с невероятной яростью, которая, несомненно, наделяла их ужасающей силой зла. Одной их особенностью было произнесение комбинации согласных, в которую по очереди вплетались все гласные звуки. Таким было слово «хрим» и восклицание «кшранг». Посреди всех этих грубых восклицаний появлялось пожелание зла на очевидном санскрите:

– Юшмамбих моханам бхавату, – и всё это завершалось весьма яростными проклятиями, которые, видимо, невозможно выразить ни в каком из известных алфавитов.

Бедная Алкиона влачила жалкое существование среди этого хаоса грязных кошмаров. Её муж был злым и коварным человеком, играющим на доверчивости людей, и часто пребывал в состоянии сильнейшей интоксикации от гашиша и какой-то разновидности опиума. Вскоре Алкиона начала горько жалеть о своём безумном желании мести, которое вовлекло её в эту сеть зла, но она слишком плотно в ней запуталась, чтобы суметь вырваться. Действительно, бывали моменты, когда проявлялось одержание, и она чувствовала, что месть была бы желанной и правильной. Вскоре её отец умер, и семья утратила часть своего влияния.

Однако, этот чудовищный родитель был ещё опаснее мёртвым, чем живым, поскольку он сосредоточил всю свою энергию в самой нижней части астрального плана и использовал для своей дочери особо злостную форму одержания. Она хорошо знала это влияние и была готова сопротивляться ему, но не могла найти способ, как это сделать, хотя её страдания из-за него были неописуемы, и вся её душа была переполнена крайним отвращением. Её мать и ещё три члена семьи женского пола находились в большей или меньшей степени под тем же пагубным влиянием, но для них всё это было само собой разумеющимся. Более того, они считали себя привилегированными и в каком-то смысле святыми, даже когда их захватывали с самым кошмарным намерением.

Помимо всех этих влияний имелся чрезвычайно сложный и хитроумный план на физическом уровне. Целые годы были потрачены на разработку коварных шагов по захвату Поллукса в сети семьи. Когда этот план, наконец, был осуществлён, он вместе со своим сыном Тифием оказался в их руках (он уже успел жениться, и у него появился маленький симпатичный мальчик). Мать Алкионы и другие женщины их семьи были полны злодейского ликования и объединились в необычного вида оргии ненависти, когда отец стал влиять на них сильнее, чем когда-либо раньше. Алкиона ощущала огромную силу этого объединения, которое её часто захватывало, так что она была не в силах сопротивляться. Но даже тогда она пребывала в состоянии ожесточённого протеста и негодования. Поллукса планировали отравить особо ужасным способом, и эту задачу доверили Алкионе. Она ничего не испытывала к нему, кроме отвращения, а поскольку в критический момент влияние её отца было почти что полным, то вряд ли можно было сомневаться, что преступление будет совершено, если бы не удивительно удачное потрясение, случившееся с ней в последний момент.

Когда она передавала чашку с ядом своей жертве, её внимание привлёк пристальный взляд ребёнка. Его глаза были точно такими же, как у отца, который когда-то был её возлюбленным, единственным лучом света в её мрачной жизни. В одно мгновение они напомнили ей о прошлом, а вместе с тем пришло осознание того, что она собиралась сделать, пребывая под ужасным принуждающим влиянием этой безумной религии ненависти. У неё мгновенно возникло отвращение: швырнув чашку на пол, она выбежала из дома, а затем ушла из города, одетая лишь в то, что на ней было в тот момент. Она была настолько охвачена ужасом происходящего, что даже не остановилась, чтобы подумать о том, что её ожидает, решив во что бы то ни стало навсегда покончить со всей этой дурной жизнью.