Женский хор

Я сидел рядом с шестнадцатилетним мальчиком, который разговаривал как взрослый, более зрелый и мудрый, чем все, кто его окружал, и вдруг почувствовал себя маленьким, жалким, глупым. Я никогда не думал о том, что он чувствует. Никто об этом не думал. Все были уверены, что никаких сомнений нет. А поскольку мать никого к нему не подпускала…

Поговорив со мной и выплакавшись, Камилла успокоился, посмотрел на меня как на равного и решительно сказал:

«Я не хочу жить в этом теле. Клянусь вам, слышите, клянусь, что в тот день, когда я выйду из больницы, я сорву шнурки со штор в своей комнате и повешусь. Я хочу умереть, я умру, но… – его голос сломался, – я не хочу умереть повешенным, не хочу умереть в страхе, что мать войдет в комнату и помешает мне, отвезет в больницу и заставит снова жить этой жизнью. Я больше не хочу страдать. Я просто хочу заснуть…»

Я был хирургом и понимал его отчаяние, и от его отчаяния мне стало страшно. Я встал и сказал: «Мне очень жаль, я ничем не могу вам помочь».

Он откинул одеяло: «Нет, вы даже не можете исправить то, что вы наделали!»

Его повязки были пропитаны кровью, гноем и мочой. Низ его живота – это была одна сплошная рана. Мы оба знали, что никто никогда не сможет это исправить.

Я повернулся к нему спиной и вышел. Закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Мое сердце колотилось как бешеное. Мне хотелось заплакать и избить первого, кто попадется мне на пути. А потом я услышал голос Камиллы, который сказал, думая, что я не слышу: «Вы ушли, чтобы не видеть меня и не слышать, а ведь я еще здесь… »

Я открыл дверь и сказал: «Я тоже еще здесь».

КАРМА

Он сказал: «Не могли бы вы посидеть со мной, пока я не засну? Не хочу быть один, когда стану засыпать».

Я остался с ним и держал его за руку. Через несколько минут он заснул. Я убрал в карман шприц и пустые ампулы, вышел из палаты, закрыл дверь и пошел к медсестрам. Когда я вернулся в палату, все было кончено.

Да, Джинн, я убил Камиллу. Теперь ты знаешь, как я это сделал.

...

По какому праву вы так поступили?

Он не знал, что говорил.

Вы могли попробовать остановить эту адскую машину…

Вы позволили собой манипулировать. Ребенку.

Как вы могли?

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал Франц. – Как я мог присвоить себе право сделать то, что сделал? Впрочем, кто докажет, что все было именно так, как я рассказал? Кто докажет, что я сказал правду?

Я не ответила.

– Правильно, никто. Это знаю я один. Я живу с этим один уже почти тридцать лет. Я никому об этом не говорил. Даже Оливье. Даже Алине.

У меня пересохло во рту.

– Поэтому вы ушли из хирургии? – прорычала я. – Вы чувствовали себя виновным в убийстве человека?

Я сказала это, чтобы заставить его защищаться и оправдываться. Я надеялась, что он назовет массу оправданий, и тогда я смогу швырнуть их ему обратно в морду, одно за другим. Но он опустил голову и, помолчав, ответил:

– Ты не поймешь, но, даже если я никогда не прощу себе того, что убил Камиллу, я не сожалею о своем поступке. – Увидев, что я действительно его не понимаю, он покачал головой и продолжил: – После его смерти я часы, дни, недели ходил как зомби. Я не знал, что делаю, чего хочу, а еще меньше – кто я такой. Я думал, что занимаюсь этой профессией для того, чтобы лечить и восстанавливать. Но в случае с Камиллой я не сделал ни того, ни другого. А потом однажды, не знаю когда, Мангель остановил меня в коридоре и, хитро улыбаясь, сказал: « У меня есть для тебя интересный случай. Один педиатр только что сообщил мне о рождении младенца неопределенного пола. Очевидно, потребуется наше вмешательство. Иначе этот ребенок и его родственники будут страдать всю жизнь. Осмотри его и сам реши, как его оперировать. Я тебе полностью доверяю». Помню, я ответил как во сне: «Вы знаете, кто это – мальчик или девочка?» – «Нет, какая к черту разница?! » – «Как же мы узнаем, не изуродуем ли мы его? Хотя мы изуродуем его в любом случае…»

Он улыбнулся, положил руку мне на плечо и сказал: «Да, придется рискнуть. Но будь уверен, если это мальчик и если он придет и попросит его исправить, ты будешь как раз тем человеком, который ему нужен, чтобы пришить новые яйца».