Женский клуб

Свадьба проходила в отеле «Пибоди», с кошерным столом, и это было самое роскошное празднество из всех, на которых нам довелось побывать. Хелен просто превзошла себя. Вместо того чтобы начать с обычных коктейлей, она устроила полноценный шведский стол, как это принято в Нью-Йорке. На отдельных досках нарезали мясо, курицу и индейку, прямо на месте жарили китайские овощи, не говоря уже о бесконечных блюдах с копченым лососем, ломтиками печенки и сырыми овощами. Украшения из цветов были под стать всему этому изобилию: хупу из кованого железа пышно увивали розы, тюльпаны и лилии – такое буйство, наверное, царило в Эдемском саду. Танцы удались на славу, ноги у нас потом болели еще не один день. Музыкальная группа из семи человек прилетела из Нью-Йорка, и даже они не видывали таких плясок.

Неделю спустя дочь Бесси Киммель, Адина, родила чудесного мальчика. Это был первый внук и весьма громкое событие. Наверняка, конечно, не скажешь, но многие из нас сошлись на том, что ребенок получился вылитая Бесси. У него были такое же круглое личико, пухлые щечки и маленький лоб. Брит милу совершили на заднем дворе Киммелей зябким весенним днем. После обрезания состоялось празднество. Нежно-голубые воздушные шары, поднимавшиеся из центра столов, были тон в тон с салфетками и скатертями. Разносились закуски: картошка в слоеном тесте, книши со шпинатом, жареные овощи, тонкие ломтики копченого лосося на крохотных бейглах с мягким сыром и фрукты на шпажках. Мы ели, преисполненные сознанием того, что среди нас появился на свет младенец, новый сын Дома Израилева.

19

Мы проснулись ранним утром несколько дней спустя, и наши дома снова наполнила привычная суета. Первым загорелся свет у Рейнхардов, затем у Ньюбергеров и Цукерманов. Еще через полчаса, когда у Наоми Айзенберг уже дважды прозвонили все будильники в доме, зажегся свет и у нее. И тут же с шумом потекла вода из кранов, засвистели чайники, посыпались детские вопросы: где мои ботинки, где мой ранец?

Только в доме Мими было тихо. Свет в кухне горел, но Мими не распахнула шторы, как обычно. Раввин не шагал в синагогу на утреннюю молитву. Йосеф не выскакивал впопыхах, стараясь нагнать отца. В синагоге наши мужья ждали начала молитвы. Никто не мог припомнить случая, чтобы раввин так и не появился. Но спустя пятнадцать, а потом и двадцать минут они поняли, что раввин и Йосеф уже не придут, и неохотно начали без них.

Мы занялись нашими обычными делами, надеясь и молясь, чтобы ничего не случилось. От каждого звонка мы подскакивали, боясь услышать дурную весть, возможно, об отце Мими в Бирмингеме или сестре раввина в Новом Орлеане – последние годы им очень нездоровилось. Мы бы в любом случае забеспокоились, но в те дни были особенно на взводе: мы так держались за идею, что все наконец вернулось в нормальную колею, и уж никак не хотели, чтоб что-то этому помешало.

Раввин появился ближе к полудню. Он медленно спустился по подъездной дорожке, и стоило ему поравняться с нашими домами, как мы поняли, что стряслось что-то ужасное. Он заметно постарел – вот именно так. Его темные с проседью волосы почти побелели, а уголки рта тревожно опустились. Войдя в синагогу, он направился прямиком в кабинет и закрыл за собой дверь. Не остановился поздороваться со своим секретарем Эстер Абрамович. Не передал письма, которые ей нужно было напечатать, не попросил соединить его с кем-то из нас по телефону.

Что-то стряслось, и мы хотели знать, что же. Мы позвонили ему домой, надеясь, что Мими ответит и успокоит нас, рассказав, что раввин поздно встал, что она и Йосеф совсем простыли. Но как это мило с нашей стороны позвонить и справиться, добавила бы она, и чудесно, что всегда можно рассчитывать на нашу заботу. Мы бы принесли целительного куриного бульона, и все встало бы на свои места. Но никто не ответил на наши звонки, раздававшиеся в доме, который, мы знали, не был пуст. Миссис Леви постучала в дверь, но ей не открыли. Чуть позже зашла Хелен Шайовиц, и, хотя ей показалось, что кто-то украдкой выглянул из-за шторы, ей тоже не ответили. День тянулся мучительно медленно; мы считали часы, и так и сяк стараясь унять растущую тревогу. Но ничего не помогало, и нам оставалось только ждать.

Ужасный день клонился к закату, и Эстер Абрамович была вне себя. Что-то было неладно, она нутром чуяла. Все решили, что после Песаха жизнь вернулась в привычное русло и этот странный год наконец остался позади. Но Эстер не могла избавиться от свербящего беспокойства. Накануне ночью она проснулась от испуга, чувствуя, что что-то стряслось с Йосефом. Она едва удержалась от того, чтобы позвонить им в четыре утра. Но другой такой ночи она бы не вынесла, особенно теперь, когда была явная причина для беспокойства. Она решительно направилась к дому Мими.

– Мими, это я, Эстер, – крикнула она, барабаня в дверь. – Можно войти? Пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить.

Она толкнула дверь, думая, что та не заперта, но безрезультатно. Эстер не намеревалась уходить, не переговорив с Мими. Если понадобится, она готова была ждать всю ночь.