Женский клуб

– Но Бенджамин не захотел?

– Он часто говорил, что здесь все всех знают и каждый друг другу с трех разных сторон кем-нибудь приходится. «Я только чихну, а все уже в курсе», – его слова. Для него это все было чересчур. Он задыхался, пока жил здесь. Ему нравился Нью-Йорк, где каждый сам по себе. Но когда я слушала его рассказы про Мемфис, мне хотелось стать частью этой жизни.

Мэрилин смутно припоминала Бенджамина, худого, русоволосого. Когда два года назад он погиб, новость разлетелась мгновенно, и Мэрилин почувствовала, что ее это особенно касается, ведь она жила в доме, на котором теперь лежал отпечаток трагедии.

– Я помню, когда это случилось, – сказала она. – Ужасное несчастье. Мы не могли поверить.

Бат-Шева тряхнула головой.

– Вот так – раз, и я осталась без него. Пыталась любыми способами не потерять связь с ним. Звонила его старым друзьям и говорила с ними о Бенджамине. Пересматривала его детские фотографии. Сохранила в квартире все его вещи. Я не могла принять реальность его смерти. Было так тяжело продолжать делать то, что прежде мы всегда делали вместе. Мы любили готовиться к шабату, приглашали кучу народу, надеялись, что нам удастся создать дом, где люди всегда будут чувствовать, что им рады. Но когда он умер, я даже думать об этом не могла. Мы с Аялой оставались вдвоем, и, когда я зажигала субботние свечи, всегда зажигала еще одну для него, чтобы помнить, какие особенные шабаты были у нас прежде.

– Как свечу в йорцайт[6], – вставила Мэрилин, гордясь тем, что может блеснуть знанием еврейских слов.

– Да, с той лишь разницей, что я делала это каждую неделю, а не только в годовщину смерти. Хотела придумать собственные ритуалы поминовения, и этот казался самым осмысленным.

За все это время Аяла не издала ни звука. Она тихонько пила свой сок и слушала их разговор. Но когда Бат-Шева стала дальше рассказывать о Бенджамине, она сползла с материнских коленок и направилась к эркерным окнам – из них были видны задний двор, новехонький гриль, деревянный настил и в цвет ему мебель для веранды. Девочка взялась за узорчатую кремовую штору и завернулась в нее. Бат-Шева улыбнулась, ничуть не беспокоясь о том, что Аяла могла обрушить карниз или что Мэрилин это могло не понравиться.

Однако Мэрилин не обратила внимания на штору – в голове у нее роилось множество мыслей. Одна неотступно возвращалась: как Бат-Шева умудрялась сохранить веру в Бога после того, что произошло? Она припоминала что-то из давних уроков в еврейской школе: историю о том, как Бог проверял Авраама, устраивая ему всё новые испытания, чтобы убедиться в его праведности. Вот из-за этого-то, помимо прочего, она и не была религиозна: невозможно верить в Бога, который допускает столько страданий. Были и другие причины, по которым она не готова была стать ортодоксальной: тяжесть столь строгого уклада, чрезмерное внимание к мелочам, отжившая свое подоплека многих запретов.

– Можно задать вам один вопрос? – спросила Мэрилин. Она не хотела расстраивать Бат-Шеву, так же как боялась оскорбить своих религиозных подруг, не зная наверняка, что они могут принять за неуважение. – Я бы не хотела лезть в душу, но, когда ваш муж погиб, неужели вы не были разгневаны на Бога, разве не трудно после этого оставаться верующей?

– Еще как была, – ответила Бат-Шева. – Нам было так хорошо с Бенджамином, я не могла принять, что его больше нет. Но мы с Аялой совершенно не пострадали в этой катастрофе. По неведомым причинам нас сберегли. Это ведь что-то да значит? Было чувство, что у меня есть какое-то предназначение, которое я еще не исполнила, и я спасалась этой мыслью.

– Да, вполне логично, – согласилась Мэрилин, – но все равно очень трудно это принять.

– Понимаю. Но мне нужно было придумать, как приблизиться к Богу, чтобы не чувствовать себя оставленной. Когда я молюсь или ем кошерную еду, то стараюсь помнить, что цель моих действий – поиск этой близости к Богу. Иначе я бы совсем пропала.

До сих пор Мэрилин сталкивалась с иным подходом к ортодоксальности. Хелен Шайовиц и миссис Леви говорили о важности послушания и дисциплины, скрупулезного соблюдения всех аспектов учения, важности связи с прошлым. В исполнении Бат-Шевы все звучало куда заманчивее, даже как будто и не чужеродно.

Бат-Шева поднялась, чтобы уходить, и, к удивлению Мэрилин, обняла ее.

– Было очень приятно с вами поговорить. У меня ощущение, словно частица Бенджамина все еще где-то здесь, – произнесла Бат-Шева.

– Тогда приходите еще и в любое время, хорошо? – сказала Мэрилин.