Женский роман (СИ)

Даже Виктор Иванович, который очень хорошо к ней относился с первого дня, участливо сказал: «Может, он и врет, Марина Николаевна. Но у нас выхода другого нет. С отцом я договориться попробую, чтобы в милицию заявление на вас не писали… Но и вас в школе оставить не могу. Пишите заявление, пишите. Репутация школы, ваша собственная репутация… Вы же понимаете?»

Она понимала! Очень хорошо понимала!

А еще она понимала, что во всем этом сумасшедшем доме видимой и значимой фигурой была Ирина. И если оставалась хоть небольшая надежда на то, что Максим ей все-таки поверит, то в случае с матерью его сына — никакой. И все это такая грязь, что не отмыться.

— Я не буду становиться между ним и Кириллом, — уверенно сказала она скорее себе, чем деду.

— А не надо было лезть туда, где тебе не место! Ты учительница? Вот и учи! — в сердцах заявил дед. — А у тебя, видите ли, любовь. Что ж я, думаешь, не понимаю, что ли? Красивый, богатый, или как вы там сейчас говорите — упакованный, язык подвешен так, что заговорит любого. Вот ты уши и развесила! Не ты первая, не ты последняя. И у него таких, поди, вагон и маленькая телега. А ты, небось, мечтала, как женой его станешь? Нужна ты ему, как же… Держи карман шире. Вы с ним разного поля ягоды, дурочка ты эдакая!

— Угу, — промычала Мара, встала и пошла в свою комнату. Через минуту оттуда донеслось: — Дед, ты блокнот мой не видел? Большой, синий, там еще паруса на обложке нарисованы.

— Не видел, нужен мне твой блокнот! — ворчал дед. — О чем ты только думаешь?

Думала она о том, как бы не разрыдаться прямо сейчас. Потому что, если начнет, то уже не остановится. А у нее в четыре автобус до Винницы. А оттуда маршрутка до Новой Ушицы. Самая последняя. Надо успеть. И так приедет поздней ночью.

Она сбегала. По-настоящему сбегала, как героиня дурацкой мелодрамы. Потому что не представляла себе, как посмотрит в глаза Максиму, если тот вообще захочет ее видеть. Да, она не виновата… Не виновата! Но что это меняет?

— Ладно, если найдешь, вышлешь почтой. Он важный, — пробормотала Мара. — Я там работу попробую найти. В Ушице несколько школ. Не думаю, что у них есть хорошие специалисты французского.

Петр Данилович молча кивнул. Он смотрел на Марину и вспоминал свою дочь, Валентину, уж который год торчащую в Португалии. Вся жизнь у нее оказалась изломанной только лишь потому, что влюбилась она однажды в такого же, как этот Максим. Тот тоже ездил на какой-то иномарке, занимал немаленький пост, денег особо не считал, разбирался в искусстве и литературе. Разве что на гитаре не играл. Дуреха и втюхалась в него без памяти. А родителям призналась только тогда, когда уж поздно было — месяцев через семь Маринка родилась. Вот только папаша-то будущий как узнал, что Валентина беременная, так и свинтил в неизвестном направлении. Оказалось, что и женат был глубоко, причем во второй раз, и наследников уже имеет в достаточном количестве, и без Валюхиного приплода озадачен, как наследство делить между всеми придется.

Лет через пять, правда, и на улице дочери наступил праздник. Андрей домовитый был, с руками из нужного места, Валентину любил и Маринку, как родную, принял. Но недолго продолжалась хорошая жизнь. Несчастный случай на стройке, где Андрей работал, сделал Валентину вдовой. Потыкалась она, помыкалась да и уехала за тридевять земель на заработки. Где ж иначе денег набраться? А Маринку надо было кормить, одевать-обувать, учить. Но пару лет назад дочь сообщила, что сошлась с садовником, мужичком из Беларуси, который служил с ней в одном доме. Дед только рукой махнул. И надеялся, что хотя бы у внучки все сложится.

Не сложилось.

— Дед… — вдруг позвала Марина, — ты, пожалуйста, не переживай. Я тебе позвоню сразу, когда приеду. Только новую карту куплю. И вообще, каждый день буду звонить. Я же не навсегда уезжаю. Чуть-чуть улягутся страсти, вернусь домой… Виктор Иванович решит вопрос, чтобы до большого разбирательства не дошло. А он решит — это его гимназия, не допустит…

— Не допустит… Ладно, прорвемся! — Петр Данилович притянул ее к себе и погладил по спине. — Ты уж только там того… глупостей не натвори…

— Да я уже! — горько хихикнула Мара. — Более чем достаточно.

— Вот говорил я тебе, а ты… — ласково бормотнул дед. — Ладно, собирайся, не теряй время. Пойду тебе бутербродов сделаю в дорогу, — снова сдвинув брови, сказал он и вышел на кухню.

Она все-таки расплакалась. Стоило деду уйти, как глаза защипало. Села на пол возле чемодана, притянула ноги к подбородку и тихо-тихо, чтобы он не услышал, застонала, пытаясь сдержать крик, который второй день пытался вырваться из горла. Проще было ничего не чувствовать. В каком-то угаре писать заявление по собственному желанию. Слушать нотации от директора, который потом счел нужным на ее «Я не виновата!» по-отечески похлопать по плечу и сказать: «Может быть, Марина Николаевна! Но вы допустили, что о вас можно такое болтать!»