Женское нестроение

1) Патріархальныя времена сдой древности. Публика именовала кафешантанъ выразительнымъ прозвищемъ «шатокабака», a самъ онъ, съ трогательнымъ гражданскимъ мужествомъ, признавалъ себя усовершенствованнымъ «веселымъ домомъ» («для образованныхъ-съ, которые въ Европахъ-съ бывали»). Судьбами своими онъ уподоблялся тогда пушкинскому лшему: «свисталъ, плъ и въ своей дурацкой дол ничего знать не хотлъ». Собственной прессы не имлъ и душу-Тряпичкина звалъ вашимъ высокоблагородіемъ. Объ искусствахъ не помышлялъ, честолюбіемъ не страдалъ и имль одно въ идеал: чтобы инженеръ выкупалъ Альфонсинку въ шампанскомъ, a за безчестіе заплатилъ сверхъ всякаго прейскуранта.

2) Превозвысясь частыми купаніями Альфонсинки и возгордившись соотвтственными платежами за безчестіе, кафешантанъ началъ уклоняться отъ титула «шатокабака» (не разставаясь, однако, съ присвоенными оному выгодами и преимуществами), втайн возомнилъ себя храмомъ искусства и, въ своей компаніи, принялъ манеру говорить о себ: «мы, артисты». Во всхъ этихъ новшествахъ былъ съ горячностью поддержанъ Кувшинниковыми, коихъ, благодаря блестящимъ результатамъ толстовской классической образовательной системы. a также процвтанію научныхъ курсовъ балалаечной игры и призовой зды на велосипедахъ, наплодилосъ видимо-невидимо. Тряпичкина, въ эти средніе вка свои, кафешантанъ звалъ достопочтеннйшимъ Иваномъ Ивановичемъ и, умоляя «не забыть въ статейк-съ», горячо пожималъ ему руку, иногда не безъ тайнаго «прилагательнаго».

3) Вка новые. При прогрессивномъ рост въ обществ русскомъ процента Кувшинниковыхъ — благодаря тому, что къ курсамъ балалаечнымъ и велосипеднымъ прибавились атлетическіе и, какъ высшее учебное заведеніе, учреждено Русское Собраніе, — кафешантанъ окончательно усвоилъ себ гордость сатаны и не только во всеуслышаніе объявилъ себя искусствомъ, но и первымъ между искусствами. Открылъ, что свистать, пть и ничего не знать, кром своей дурацкой доли, есть истинное назначевіе человчества, удовлетворять коему возможно и должно не только въ трактир и веселомъ дом, но и въ оперныхъ и драматическихъ театрахъ, и въ симфоническихъ собраніяхъ — всюду, гд есть касса, жаждущая сбора и способная снабжать Кувшинниковыхъ билетами. Съ душою-Тряпичкинымъ сталъ свой человкъ, зоветъ его «mon cher» и, когда недоволенъ имъ, замчаетъ: «кажется, плачу?!» Протесты искусствъ, изумленныхъ вторженіемъ въ ихъ мирную область совершенно неожиданнаго, новаго собрата, освистываются Кувшинниковыми, какъ запоздалая претензія:

— Искусство? честное искуссіво? — грохочутъ Кувшинниковы, — a ежели мы вамъ жрать недадимъ? Искусничайте натощакъ.

Съ своей спеціально кувшинниковской точки зрнія эти откровенные господа, конечно, имютъ полный резонъ. Имъ нравится кафешантанъ, они желаютъ сидть въ кафешантан, - стало быть, и долженъ для нихъ существовать кафешантанъ, a не иной храмъ искусства. Кому достаточно Пригожаго, тщетенъ тому Бетховенъ; кто упоенъ дввцею-торсъ, «несравненною исполнительницею цыганскихъ псенъ», тотъ весьма хладнокровно обойдется безъ Долиной въ опер, безъ Ермоловой въ драм, зачмъ ему Направникъ и Вержбиловичъ, Дузэ и Муне Сюлли? Долины, Ермоловы, Направники, Вержбиловичи это прекрасно знаютъ и лаврами y Кувшинниковыхъ никогда не льстились, не льстятся и льститься не будутъ. Ихъ область отгорожена отъ Кувшинниковыхъ высокою, непроницаемою ствою.

Но Кувшинниковымъ неймется.

— Желаю черезъ стну!

— Зачмъ вамъ? Тамъ для васъ все дико, чуждо, скучно.

— Желаю черезъ стну! A для веселости двицу-торсъ прихватимъ: пущай съ нами лзетъ и псни поетъ!

И вотъ Кувшинниковы уже по ту сторону стны (охотники подсадить и лстничку принести и поддержать, за хорошую мзду, всегда найдутся), шаркаютъ ножками, рекомендуютъ и рекомендуются.

— Бетховенъ будете? Изъ нмцевъ? Слыхали. Шпрехенъ зи дейчъ, значитъ. A вотъ — Пригожій-съ, тоже композиторъ. Однимъ рукомесломъ, стало быть, занимаетесь, — коллеги. Почеломкайтесь.

— Здрассте! Позвольте вамъ быть знакомой. Артистка двица-торсъ. Товарищъ по искусству. Будемъ вмст служить русской антилигенціи…

Захочу — полюблю,

Захочу — разлюблю…

Протянутыя длани, не столь къ удивленію, сколь къ озлобленію Кувшивниковыхъ, остаются безъ пожатія…

— Брезгуете, слдовательно? Ха-ха-ха!

— Не пара мы. Разныя y насъ дороги.

— Не пара? Ха-ха-ха! Ноздревъ, жарь! Тряпичкинъ, строчи!

И пошла писать губернія. Ноздревъ осипъ, организуя клаку во славу двицы-торсъ и въ поношеніе артисткамъ, ее не признавшимъ. Тряпичкинъ переполнилъ свою «газетку-съ» филиппиками противъ отказа лицемрныхъ жрицъ серьезнаго искусства принять кафашантанное сокровище, во всей его неприкосновенности, въ свою строгую семью.

— Какъ будто не всякое искусство серьезно? — важно восклицаетъ онъ и, будучи человкомъ въ нкоторомъ род литературнымъ, даже ссылается на авторитеты:

— Ха-ха-ха! Вепомнимъ, что говоритъ Печоринъ въ роман «Базаровъ» великаго Гончарова: «искусство для искусства, или нтъ боле геморроя!!!»…

Русская актриса читаетъ и недоумваетъ: