Женское оружие

— Садись уж, — махнула рукой Анна. — Наставникам есть что запивать, им, поди, не легче, чем нам сейчас, — мальчишек проводили, а сами остались. Небось корят себя, что мало отроков гоняли, лучше выучить можно было.

— А то! — откликнулась Верка. — Легче самим вместо них пойти.

— Ну у всякого своя доля, — рассудительно проговорила Ульяна. — У нас своя ноша, а у них, коли уж взялись учить, — своя. И не особо она от нашей отличается. Они же не старики еще, и не возраст их скрючил, а раны, хоть того же Филимона возьми.

— Макар мой намедни с Алексеем разговаривал, хоть в обоз просился, да тот ему напомнил, что обоз вьючный, телег с собой не берут. Он только зубами заскрипел — верхами-то не может, нога не дает. Сколько времени прошло, а все не успокоится никак, что не воин он больше. Молчит, да я-то вижу, — обернувшись к Вее, начала объяснять Говоруха, но ее прервала Плава. Стряпуха недаром возилась у печи, и из горшка, который она сейчас поставила на стол, поднимался ароматный парок от заваренных трав.

— То-то они вслед отрокам так глядели, — кивнула Вея, принимаясь разливать питье по кружкам. — Я еще подумала, глаза-то какие у мужей… словно свою жизнь провожали.

«А ведь и правда — небось у каждого перед глазами молодость прошла. Ведь все — бывшие воины, и хоть стариками считаются, но каждый — моложе того же Корнея».

— И не говори… — вздохнула Ульяна. — Заметили, бабоньки, как у наставников, что в крепости остались, лица окаменели? Что у них в душах творилось — бог весть. Я-то нагляделась на тех, кто в обоз переходил… Что каждый из них пережил, через что прошел, когда понял, что обозники они отныне — только сами они и знали. Ну да — обозники… Хорошо хоть не обуза… Спасибо Михайле за крепость — здесь они опять нужными стали.

«А батюшка Корней, когда после увечья в себя приходить стал да понял, что ноги нет и глаз не видит, как лютовал… все летело, до чего дотягивался. И ведь едва жив был, а уже терзался, что не ходить ему больше в походы…»

— А еще я на отроков смотрела, — продолжала Ульяна. — Странно как-то: здесь вроде все разные, а как брони надели, на коней сели, будто на одно лицо стали.

Молчавшая до сих пор Арина встрепенулась:

— С виду-то они все одинаковые, но каждого свое зовет. Это я еще в Турове, мужа провожая, приметила. Все они из дома порой рвутся куда-то, но все по-разному… Один только о прибыли мыслит, другой в дороге удаль свою показать стремится, третий — новые земли увидеть, в городах иных побывать. Вот и мальчишки наши… Все свое найти хотят.

— Ну-ка, ну-ка, — с интересом оборотилась к ней Анна. — Я же видела: когда Андрей вперед уехал, ты нашим отрокам в глаза вглядывалась, как они мимо тебя проезжали. И чего ты там разглядела?

— Глядела, а как же, — не стала отпираться Аринка. — Хотела узнать, что они там впереди видят, к чему их влечет. У каждого свое. — Она обвела взглядом умолкнувших баб, с интересом уставившихся на нее в ожидании продолжения.

— Ну говори, не томи! — нетерпеливо подхлестнула ее Верка. — Я всю жизнь понять хочу, чего такого наши мужи там забыли. Ведь каждый раз на войну уходят, смерть там, а тянет их из дома, словно медом намазано… Рассказывай давай! Старшина-то небось ратной славы ищет, воевода будущий… Не иначе, о подвигах мечтает!

— Да нет, Михайла-то как раз ничего и не хотел. Просто рад был, что морока с подготовкой окончена, устал он за последние дни сверх всякой меры… Не так телесно, как от суеты этой… О подвигах у него и мысли не было. Скорее шел как на работу, которую непременно сделать надо. А самое странное — понимает он все про войну, кровь, грязь. И слава ему эта не нужна, просто должен он идти, понимаете? Не для себя должен — для рода, для всех нас. И еще… — она задумалась, — будто бы один он… Ну совсем один и ноша на нем — не просто сейчас, а на все время. Хотя нет, не ноша — дело. Есть у него важное дело на всю жизнь, и его сделать надо, а поход этот — только для того дела подспорье… Так обычно умудренные жизнью и наделенные властью мужи рассуждают, а он юнец совсем, хотя, конечно, стезя его уже определилась.

«И у Мишани свой крест… И тоже сам выбрал, сам на себя взвалил. Господи, да что же это такое? Неужели нам всем на роду одиночество написано? И Мишаня от меня свои мысли прячет так же, как я — от чужих людей? Я не могу обычной бабой побыть, а он обычным отроком себе быть не позволяет?»