Женское счастье (сборник)

Со мной он своими неприятностями не делился. Но они так громко скандалили с Любой, что я невольно была в курсе их дел. Как-то он кричал ей: «Мразь, во что ты впуталась?!» Но она его не боялась. По-моему, она вообще ничего не боялась. В ней было некое веселое бешенство. Когда он работал у Кудрина, у них появились деньги, и Олег купил Любе машину. Девчонка гоняла на ней по нашим дорогам совершенно самоубийственно, и мне жаль, что тогда она не сломала себе шею. Дома Люба вела себя так, словно была его полноправной хозяйкой. Орала на Глашу, которая работает у нас уже тридцать лет. Брала мои украшения без спроса, курила где попало и водила к себе друзей. Дом устроен так, что вечно оказываешься свидетелем чужой жизни: он был предназначен для одной семьи, в которой не было тайн. И как-то, поднимаясь из хранилища, я услышала разговор. Олег выговаривал Любе и твердил, что Аня, то есть я, не потерпит долго такого бардака. На это Люба равнодушно протянула: «А ты, Олежек, трахайся с ней почаще, она и отстанет. Старушке нужны любовь и ласка…» Он приходил ко мне и просил за нее прощения, оправдывал ее невероятно тяжелым детством и трущобами, в которых она выросла. И, забываясь, говорил восторженно: «Она необыкновенная, какая у нее потрясающая пластика!» Он хотел уйти от меня, снять жилье, но тут остался без работы, а Люба хотела, чтобы они жили у меня… И я вопреки всякой логике тоже хотела, чтобы они жили у меня. Олег пил, мрачнел. Его мать забрасывала меня паническими письмами. Приехать ей он не позволял. Их новые знакомые пугали меня своим видом. Я забирала в спальню Цезаря, и он лежал у меня в ногах, пока я читала и прислушивалась к звукам в доме…

Я считала, да и теперь считаю, что она хотела ограбить меня. Но еще раньше, когда они только сошлись, я твердо объяснила ей, что и пытаться не стоит. Сказала, что никому из ее знакомых в партитурах не разобраться, да и ценных они не определят, а в хранилище их тысячи. Добавила, что среди картин есть подлинники, а есть копии… Не забыла упомянуть, что Коля, начальник нашего угро, мой старинный приятель. Коля, кстати, начал беспокоиться за меня сразу после смерти Кудрина. Просил: «Выгони эту девку к чертовой матери! У нее совершенно уголовные знакомства. В былые времена она у меня уже уехала бы добровольно или под конвоем!» Люба на все мои разговоры только щурилась и смеялась: «Что вы, тетя Анечка, вы же нам как родная…»

В конце зимы у нее появился постоянный любовник. Думаю, что она всегда изменяла Олегу, но на сей раз все было для нее серьезнее. Мне не требовалось доказательств, чтобы понять, что этот то ли кавказец, то ли азиат имеет на нее особенное влияние. Это было слишком заметно, их выдавали жесты, взгляды, улыбки. Олег пил. И мне вновь пришлось стать свидетельницей торопливых объятий, теперь уже Любы и Тимура. И опять она посмотрела на меня с веселой наглостью: «Да, ты все знаешь, но никому не скажешь…»

Все-таки по сути своей она и была Кармен. Отчаянная девка, не боявшаяся ни ножа, ни пули. А я находилась в оцепенении и, продолжая работать как автомат, смотрела на эту чуждую мне жизнь с гибельным равнодушием. «У любви, как у пташки, крылья…» Только эта пташка, дорогой мой адвокат, называется птеродактилем. Она прилетает и перекусывает вас пополам, а потом с нежным щебетанием жрет ваши внутренности…

А весной к нам зачастили соплеменники Тимура. Что-то готовилось, и Люба снова стала ласкова с Олегом. Он почти не пил, хотя и трезвый уже ничем не напоминал того мальчика, что вошел некогда в мой дом.

Кажется, они подбивали его на какое-то дело, уговаривали и никак не могли уломать. Я тайком проверяла все закоулки, боялась, что найду оружие… Дальше и рассказывать почти нечего. Четырнадцатого апреля, ночью, я проснулась от Любиного крика и звуков ударов — как будто швыряли мебель… Побежала наверх. Олег дрался с Тимуром, Люба визжала. Потом Тимур ушел. Олег ударил Любу, рассек ей бровь. Я перевязала ее. Конечно, он их застал. Оставив их двоих в тяжелом молчании, я ушла к себе. Первый раз за все месяцы я заснула спокойно. Я решила, что теперь уже все кончено. Мне снился снег, и мы с Олегом лежали в сугробах под этим падающим снегом.

А утром Олег зашел ко мне и сказал, что ему необходимо ненадолго уехать, что пусть Любаша еще поживет у меня, а когда он через неделю вернется, то они уедут, может быть, за границу. Еще он говорил, что страшно мне благодарен и виноват передо мной. И еще, что с Любой у них все наладится. Только сейчас ему необходимо сделать нечто важное, и тогда уже все будет хорошо. Глаза его были пусты, как у человека, глядящего на свою смерть. Он пошел собирать вещи. Внизу, в холле, стояла Люба. У дома возле машины суетился Тимур, он должен был ехать вместе с Олегом.