Женское счастье (сборник)

Моя Кармен была бледной после вчерашнего, лоб над бровью заклеен, но даже в этот момент выражение яростного упрямства не покинуло ее. Она смотрела на Тимура в окно, потом бросила мимолетный взгляд на подошедшего к ней Олега. «Пока, пока!» — тихонько пропела она, и что-то промелькнуло в ее лице, когда она подтолкнула его к дверям.

И тогда я убила ее. Дедушкин «вальтер» лежал у меня в кармане халата. Тимура милиционеры смертельно ранили на выезде из города. Он ничего не успел рассказать, да он ничего и не видел. Все видел Олег. Он молчит, и следователям невдомек, что он ни за что не смог бы этого совершить. Конечно, ее убила я. Ведь кто-то должен был это сделать.

Лисенок

Счастливы не испытавшие страсти, не знавшие никогда этой алчбы, голода вечного и неутолимого. Познавший же ее подобен наркоману: даже излечившись, завязав, он вдруг просыпается от ощущения, взрывающего нёбо и нос запахом вишневых косточек. И реальность летит в тартарары, и он готов бежать куда-то, чтобы снова… Мне некуда бежать, да и искать негде. Но каждую весну я брожу по улицам, и меня трясет от сырости и предчувствия невозможной встречи.

…Москва в тот год была разоренной и грязной, а в воздухе витало ожидание гражданской войны. Я отыскивал кусочки старого города и снимал их. Это были не пейзажи, а именно кусочки — стены, двери, арки. Делал я эти снимки между учебой и работой. Учился в творческом вузе, куда многие мечтали попасть, а работал дворником.

Работа давала мне не только кое-какие деньги, но и возможность проживать по-царски в самом центре столицы, в громадной отселенке. В моей полупустой квартире собирались толпы жаждущих общения и дешевого вина студентов и просто всяких любопытных личностей. Являлись иногда известные поэты, модные рок-музыканты, шумные девицы. Пили сухое или водочку, закусывали «казенными» пельменями и килькой. Пели песни, спорили о жизни, иногда били друг другу морды.

Довольно скоро появилась у меня постоянная подружка. Рыжая, похожая на хорошенького мальчика. Мне казалось, что ей не идет имя Наташа, и стал звать ее Лисенком. Она почти жила у меня — чуть ли не каждый вечер заходила на чай и оставалась на всю ночь.

Училась она в каком-то техучилище. Приехала поступать в театральное и, чтобы не возвращаться с позором в родную Тмутаракань, осталась в этом рассаднике лимитчиков. Еще она трижды в неделю ездила в студию на окраине Москвы — был там у них какой-то гений режиссуры. Она рассказывала мне о нем почти все то время, что оставалось у нас от смеха и поцелуев. Так и прожили мы с осени до весны. А весной я встретил Полину.

Я стоял на остановке возле знаменитого театра и крохотной белой церквушки. Заметил, что стайка девиц перешептывается, оглядываясь на женщину, стоявшую поодаль. То, что она была одета неприлично дорого, понял даже я, нищий студент из Подмосковья. Но приковывала внимание она вовсе не этим. Просто она была молода и прекрасна, и не делала того специального лица, что отличает дам в чудовищно дорогих шубах.

А вокруг стоял март, и сквозь городской смрад бензина прорезывался неуловимый и острый запах арбузных корок. Так пах подтаявший снег, сохранившийся возле стены церквушки.

Я еще не успел толком рассмотреть женщину, как меня накрыло, словно взрывной волной, ощущение бесконечной близости. Нечто подобное происходило со мной в снах, где я соединялся с какой-то единственно желанной прямо на площади. И я неотвратимо знал, что и эта женщина испытывает сейчас то же самое.

И все-таки, несмотря на нестрогие нравы студенческой жизни, заговорить с незнакомкой я не посмел бы. Она заговорила первая:

— Вы не могли бы…

А что — не помню: сказать, который час или когда ушел троллейбус. Потому что дальше все понеслось так быстро и бессловесно, как в весенних сновидениях. Мы брели по улицам, и сквозь нас неслось черное пространство, сдвигая нас все ближе и ближе, пока желание слиться не стало нестерпимым. И я по сей день помню горячий шелк платья на ее теле под шубой, будто только что оторвал от нее ладонь.

Мне кажется, в страсти есть нечто отличное от прочих чувств, она имеет природу иную, не такую, как любовь. Говорят же люди одними и теми же словами о запахе и вкусе: острый, сладкий, нежный… Вообще, запах — тоже странная штука. Кто-то различает запахи сотнями, а кто-то — раз-два и обчелся. Вот и страсть множество людей не испытали не потому, что не встретили ее объект, а просто она для них не существует, как не существуют для кого-то сложные и тонкие запахи.