Женское счастье (сборник)

В начале лета Полина пропала на неделю или полторы. Я метался как бешеный. До меня наконец дошло, что все то, что она говорила, может быть правдой. Что наши с ней встречи могли быть для нее результатом каких-то адских ухищрений, какого-то опасного вранья. Ни единой секунды я не думал, что она просто не хочет меня видеть… Вот тогда-то, в момент охватившей меня паники, я рассказал все Лисенку, назвал и фамилию мужа Полины. Я не знал ни ее телефона, ни адреса. Мы уже начали обсуждать с Лисенком какой-то дикий план поисков, но тут мне принесли от Полины записку. Она назначила мне встречу у своей подруги. Подруга была школьная, уже обжившаяся в Москве. Кажется, и мне, и Полине она была не рада. Но, демонстративно достав из шкафа чистое постельное белье, оставила нас одних на весь вечер. Но не ушла, а сидела в кухне возле телефона. Мы тихонько разговаривали. Полина сказала, что теперь при ней всегда будет телохранитель. Но она с ним договорится и все-таки сможет иногда бывать у меня.

И действительно, последние месяцы наших встреч она появлялась с парнем, который для охранника был щупловат, но двигался мягко и быстро. Она называла его Мишенькой. Оставив его возле дома на час или полтора, заходила ко мне. «Он меня ненавидит, — говорила Полина. — Но сдаст не сейчас, а позже. Момент выбирает…» Психолог из нее был никудышный. Я думал, что парень просто слишком активен для своей работы и ему доставляет опасное удовольствие игра с хозяином. Однажды, когда я провожал Полину до дверей, мы с ним встретились. Мишенька быстро, но внимательно рассмотрел меня, а потом перевел глаза на нее, и я убедился, что задорого купленный сторожевой пес сам выбрал себе хозяина — и не того, который его кормил…

Уже позже, душным московским летом, у нас родился план бегства. Как-то невсерьез и таинственно-театрально Полина предложила бежать. Ей мерещилась безопасная и уютная заграница. Но мой бывалый приятель по курсу, из тех, что вечно мотаются по всяким памирам, посоветовал махнуть в обычную русскую глубинку. «Хрен найдут, зеки бегали еще при “совке”, так с собаками не находили. А уж вас-то… Это только в книжках — шли по следу, туда-сюда, а в жизни весь след до последнего рейсового, перед дождями…»

Я оформил в институте «академку» с мыслью, что покидаю его навсегда, продал роскошный «Никон» и немецкую вспышку, сообщил родне, что еду на заработки за границу. Отложил немалые деньги на житье в глухомани.

Когда все было решено, я позвонил в общежитие Лисенку. Она пришла, необычно нарядная. Я попросил ее забрать себе хорошие книги и кое-какие вещи, которые ей могли пригодиться: магнитофон, настольную лампу. Еще я хотел оставить у нее свои работы — снимки Москвы. Сказал, что мы с Полиной уезжаем, возможно, навсегда. Я почему-то хорошо запомнил ту минуту, когда она, услышав об отъезде, отвернулась к окну и лицо ее, скуластенькое, бледное, вспыхнуло ярким румянцем.

В последний раз мы обсуждали с Полиной все детали в сентябре. Жара стояла непереносимая. Уезжать решили осенью, когда бездорожье отрезает крошечные деревушки от внешнего мира. Полина рассказывала, как мы будем пить чай из самовара. «Ты умеешь разжигать самовар сапогом? Нет? А я умею!» В окна лилось солнце, золотыми плитами лежало на полу, храмовыми колоннами стояло по всей пустой квартире, куда ни звука не доносилось с улицы. Где-то в глухом дворике сидел на скамейке Мишенька, ждал… Мы с Полиной ели невероятно красный астраханский арбуз. Она обмоталась простыней, оставив открытыми нежные покатые плечи. Волосы, кое-как поднятые кверху, с античной простотой выбивались тяжелыми прядями. Мелкие черные семечки прилипали к Полининой золотой коже и казались крохотными родинками. Я сцеловывал и раскусывал их, шепча: «На счастье». Арбузный сок стекал по рукам и груди, она хохотала… Но, уже помывшись под холодным душем и одевшись в длинный белый сарафан, она почти на пороге спросила меня как-то по-старушечьи: «Ты хоть во сне-то видишь меня?» Я ответил: «Скоро я буду видеть тебя каждый день и ты опостылеешь мне хуже горькой редьки!»

Но больше я не видел ее никогда. Будто она растворилась в сером московском мареве.

Конечно, я пытался ее разыскать. Но что это были за глупые попытки! Знакомых, которые могли бы помочь в поисках, у меня не было. Даже адреса Виноградского я не сумел узнать. Правда, сбиваясь и путаясь, я все же нашел квартиру той Полининой подруги. Но хозяйка, приоткрыв дверь лишь на длину цепочки, сказала, что никакой Полины она не знает и меня видит впервые. Когда я принялся настаивать, она закричала, что вызовет милицию. И по поведению явно находящейся в ужасе женщины, и по собственной смертной тоске я понимал, что произошло что-то непоправимое.