Женское сердце

Раймонд отдался прелести воспоминаний и больше для себя, чем для своего молчаливого слушателя, воскрешал все картины пережитого за время его знакомства с Жюльеттой. Его первая встреча с ней у общей знакомой, его первые посещения, очарованию которых он отдался. Запрет Жюльетты посещать ее, что довело его до того, что он предложил ей сделаться его женой; затем его безумная ревность, сцена с де Пуаяном во французском театре; приход к нему г-жи де Тильер, которая отдалась ему с большой страстностью… Потом он рассказал, как, оправившись от своей раны, он пошел к Жюльетте и услышал, что она уехала из Парижа; как написал ей, но не получил ответа; как узнав, что она в Нансэ, поехал туда и не только не был принят, но не мог даже мельком взглянуть на нее. Ему сказали в Нансэ, что она выходит только, чтобы погулять в парке, окруженном стеной, и он перелез через эту стену, как герой романа; а на другой день узнал, что она, вероятно, узнав о его присутствии в Нансэ, уехала неизвестно куда. Перед таким упорным решением его избегать он, как порядочный человек, прекратил свои преследования и именно тогда попросил лорда Герберта поехать с ним в Берген.

— Конечно, — сказал он в заключение, — нет ничего удивительного в том, что меня заставляет страдать женщина… — Но мне хотелось бы теперь, когда все это стало далеким прошлым, объяснить себе то, что я раньше не понимал, а после письма де Кандаля, которое получил на Мальте, понимаю еще меньше! Содержание письма я тебе сейчас сообщу… Ну, теперь после всего, что я тебе рассказал, какое ты себе составил мнение об этой женщине?

— А ты вполне уверен, что она больше не видела своего первого возлюбленного? — спросил Герберт.

— В этом нет никакого сомнения. Он до сих пор в Америке.

— Следовательно, она порвала с тобой не ради него. Прости мне несколько грубый вопрос: что она — очень страстная?

— Вся страсть.

— И очень наивна? Ты ведь понимаешь, что я подразумеваю.

— До крайности наивна…

— Ну, а этот де Пуаян, ее первый возлюбленный, что, он хорошо пожил в молодости?

— Он? Да нисколько! Он какой-то проповедник; очень талантливый и красноречивый, но, вероятно, страшно ей надоедал… Так что ж ты думаешь об этой женщине?

— А вот что, — продолжал лорд Герберт после некоторого молчания. — Она всегда была искренна с тобой и любила тебя, любила чувственно, но не могла разлюбить другого, которому отдала свое сердце. Он был избранником ее ума, мыслей и многого другого, исключительно ей присущего, и твое влияние не было достаточно сильным, чтобы это уничтожить, но ты дал ей то, в чем не удовлетворял ее де Пуаян: и в тебе она нашла удовлетворение своей страсти. Для того чтобы удовольствоваться одним любовником, ей нужен был бы человек, совмещающий часть твоих качеств и часть качеств де Пуаяна, т. е. и ты, и он в одном лице, — словом, ей нужен был Казаль с сердцем де Пуаяна. Я не нахожу другого объяснения этим странностям… А теперь перейдем к письму де Кандаля, — что же он тебе пишет?

— Что ее мать умерла, а она ушла послушницей в монастырь. — И Казаль добавил. — А все-таки невозможно согласовать такие факты: она любит первого любовника в продолжение нескольких лет, второго всего два часа и уходит в монастырь на всю жизнь!

— Во-первых, — возразил англичанин, — еще вопрос, останется ли она там… А если и останется, то это своего рода самоубийство. Монастырь заменяет восторженным женщинам вино. Это сентиментальнее водки или морфина, а к тому же более испытанное средство и, конечно, более почтенное, но цель у всех одна и та же: забыть все, забыть себя. И на что ты жалуешься, — продолжал он с горечью человека, таящего злобу на любовницу, которую он презирает, но все же не может забыть. — Женщина, которая, расставаясь с тобой, оставила в тебе мысль, что она вымаливает себе у Бога прощение за свою любовь к тебе, да ведь в наш миленький век комедианток и потаскушек это — редкость из редкостей…

— А могу ли я быть уверен, что она меня любила? — возразил Казаль.

— Конечно, любила…

— А другого?

— И другого любила, вот и все…

— Нет! — воскликнул Казаль, — это невозможно: человек не может любить одновременно двух.

— А почему же нет? — спросил лорд Герберт, пожимая плечами. И он зажег свою трубку, которую прочистил и набил табаком во время разговора с Казалем. Конечно, за все их путешествие он произнес меньше слов, чем в эту беседу.

— Когда я жил в Севилье, — добавил он, — у меня был проводник, страстный любитель пословиц; одну, которую он постоянно повторял, я рекомендую тебе, так как в ней заключается разгадка всей твоей истории, а может быть, и всех других историй: «Cada persona es un mundo» — «Каждый человек вмещает в себе мир».