Женское время, или Война полов

Это случилось на восьмой день ее голодовки в «крытке» – глухой и крохотной камере лагерного изолятора со стенами, обросшими изморозью, где единственной мебелью были откидывающиеся на ночь узкие нары, низкий бетонный пенек, заменявший стул, и облупленная параша в углу, под высоким пыльным окошком, забранным густой решеткой. Несмотря на слабость и потерю веса, Зара, чтобы не замерзнуть, только что заставила себя сделать получасовую зарядку по полной программе ГТО, как делала когда-то во время тренировок в университете, где она входила в студенческую сборную по бегу. Согревшись и окончательно обессилев, она прислонилась спиной к деревянным нарам, закрыла глаза.

И вдруг почувствовала, что взлетает. Медленно отделяется от своего сползающего на пол тела и всплывает сначала под потолок камеры, а потом, покружив под ним, еще выше, через окошко – наружу, над утоптанным и грязным снегом лагерной территории, над его бараками, столовой, корпусом для грудных детей, швейной фабрикой, складом готовой продукции, вышками охраны и кладбищем за колючей проволокой лагерного забора. И еще выше – над заснеженными лесами Мордовии, пораженными, как коростой, грязно-желтыми пятнами непромерзающих болот, проплешинами лесоповалов и неправильными квадратами мужских и женских лагерей в ожерельях из колючей проволоки. Выше, выше – сквозь тяжелые серые облака, за которыми – солнце! Как давно она не летала – с детства! И какая это свобода – стать невесомой и парить в небе! Зачем она жила на этой холодной, грязной земле с этими дебилами в формах офицеров КГБ, милиции и лагерных охранников? Зачем зависела от них, боролась с ними? За что? Разве нельзя вот так, без всяких разрешений КГБ, виз и милицейской прописки в паспорте полететь куда угодно – в Крым, в Европу, в Африку? Если человеку дано родиться на Земле, то по какому праву кто-то другой, такой же двуногий и двурукий, устанавливает какие-то границы, правила прописки, заборы из колючей проволоки? Нет, летать! Быть свободной от тяжести тела, от лагерного пайка, Стервы Ткач, полковника Крюкова и генсека Андропова!

Но куда она летит? В Крым, на родину? Но почему в Крым, если ее исконная родина совсем в другой стороне, в Северо-Восточной Сибири, где-то по соседству с Монголией, откуда Чингисхан погнал ее прапредков на завоевание Европы?

Зара остановилась. Опять этот давний вопрос, застрявший во всех ее студенческих блокнотах! Но кто же ответит ей? Бабушка? Да! Где-то здесь, среди облаков, она уже встретила однажды бабушку – давно, почти сорок лет назад.

– Бабушка! – крикнула по-татарски Зара и тут же увидела ее рядом с собой, совсем близко, словно вышедшую из соседнего облака.

Хотя волосы у бабушки были такие же седые, как когда-то, на ее лице не было морщин.

– Я тут, Зара.

– Бабушка, ты хотела мне что-то сказать перед смертью. Помнишь, ты поднялась на кровати, посмотрела на меня и хотела что-то сказать…

– Я помню. Я вижу, как это было. Ты тоже это видишь, правда?

– Да, бабушка, вижу.

– Я хотела сказать тебе, чтобы ты берегла мой амулет. Где он?

– Он там, внизу, на лагерном складе. С моими вещами, которые они забрали у меня при аресте.

– Тебе придется вернуться за ним.

– Я не хочу туда, бабушка! Я не хочу в лагерь! Я замерзаю в ШИЗО!

– Тебя скоро выпустят, совсем скоро. И ты возьмешь свой амулет, не забудь его!

– А зачем? Что это такое? Это твоя брошка?

– Ты узнаешь потом. Возвращайся на землю.

– Я не хочу, бабушка! Я хочу быть с тобой! Я хочу увидеть Асана. Как он?

– Он гордится тобой. Мы все гордимся тобой. Твой дедушка Батур и твой прапрадед Бешмет. Особенно Бешмет, корень нашего рода. Ты должна вернуться на землю и вернуть нам нашу родину, Крым. Так он сказал. Прощай!

– Подожди! Почему Крым, бабушка? Ведь до Крыма мы жили в Сибири, на Байкале! Бабушка!..

Но бабушки уже не было рядом с ней, она растворилась в облаке.

– Торопись! А то опоздаешь! – донесся до Зары ее – уже из облака – голос.

Зара глянула вниз. Там, сквозь просвет в облаках, она вдруг разглядела свой лагерь и в камере изолятора – свое тело, лежащее без движения на бетонном полу. Вокруг этого тела стояли охранники, лагерный врач, Стерва Ткач и полковник Крюков. Опустившись на одно колено, лагерный врач приложил зеркальце к ее открытому рту. Затем поднялся, отряхнул брючину и сказал Крюкову:

– Ни пульса, ни дыхания. Это конец. Как будем оформлять?

– Мне по кочану, как оформлять, – равнодушно пожал плечами Крюков. – Придумай какой-нибудь инфаркт, бля. Только по-быстрому! – И приказал охране: – На кладбище эту суку!

Зара заполошно ринулась сквозь облака вниз, в свое маленькое и бездыханное тело. Быстрей! Быстрей! Что он сказал, этот доктор? Ни пульса, ни дыхания? Значит, толкнуть сердце и послать кровь по венам! Да, вот так! А теперь – воздух в легкие! Давай, Зара! Оживай! На тебя же весь род смотрит, сам прапрадедушка Бешмет!

Тихий, но ясно слышимый вздох изошел из ее тела.

Охранники, уже взявшие ее за ноги, чтобы утянуть из камеры, испуганно отшатнулись.

И изумленно оглянулись шагнувшие за порог врач, Стерва Ткач и полковник Крюков.

Изо рта лежавшей на ледяном бетонном полу заключенной Бешметовой с шумом изошло еще одно облачко дыхания. И она открыла глаза.