Жены русских царей

Есть ли необходимость знакомиться с ними поближе? Заглянуть в их прошлое, узнать значение каждого из них при Петре, их характеры — всё это для того, чтоб вернее возможно было обсудить те мнения, которые услышим в заседании? Едва ли это нужно, и не потому, чтобы это было не по нашим силам, — нет, со всеми этими лицами мы не раз встречались в наших очерках Петровского времени, мы их знаем близко, но здесь рисовать их портреты было бы совершенно не напрасно. Дело в том, что мнений, толков, споров, рассуждений мы не услышим со стороны вышнего суда. Да не для них он и созван; рассуждений недолюбливает державный господин. Дело вышнего суда, как и всякого коллегиального учреждения преобразователя, было прежде всего слепое выполнение его указов. Вот всё, что от него, в сущности, требовалось.

Вышний суд понимает это как нельзя лучше. Итак, оставя рассуждения, удалимся. Кто-то (без сомнения, Черкасов) читает знакомые уже нам допросы и ответы; не станем же мешать слушать судьям.

Чтение и заседание заключилось общим определением: «Выписать указы его императорского величества, по которым те дела судить, и съехаться всем для того завтрашнего, то есть 15 числа сего ноября месяца, в 5-м часу пополуночи».

В то время как в одной из низких, полутёмных палат тогдашнего Зимнего дворца идёт чтение секретно-уголовного дела, по улицам вновь трещит барабанный бой, вновь вызываются доносчики на взяточничество Монса, Балкши и всей их фамилии.

Отныне никто не сомневался, что дело кончится плохо. В публике говорили, что объявилось много лиц, дававших Монсу подарки.

К сожалению, нам неизвестно, кто именно в этот же день являлся. И являлись ли те бароны и баронессы, князья и княгини, наконец, царевны и герцог, племянницы государя и, наконец, будущий зять его, которых так бесцеремонно окрестил указ 13 ноября 1724 года плутами?

Едва ли кто-нибудь из них дерзнул не объявиться таким плутом, после двукратного, всенародного вызова. Каждый и каждая, сколь плутоваты ни были, а не могли рассчитывать, что сумеют вывернуться в случае запирательства от монаршего гнева.

Ноябрьская ночь покрывала ещё своим чёрным пологом Петербург. В грязных лачугах подымались мужички-работники, десятками тысяч согнанные со всех концов России на страдный труд да на смерть от холода, голода, скверного климата и тяжкой работы — создания новой столицы Российской империи. Сквозь закрытые ставни деревянных домиков редко-редко где начинал брежжить свет лучины или сальной маканной свечи или лампадки; под навесами деревянных гостиных дворов да за запертыми воротами лаяли псы. Город только что просыпался, а вышние судьи спешили уже на Луговую улицу, что ныне Мильонная, в тогдашний небольшой Зимний дворец.

Расторопный Черкасов ещё накануне подыскал приличные делу указы и составил по ним приговор. Подойдём поближе и, прочитав его вслед за судьями, расскажем вкратце содержание.

Судьи, как видно из этого документа, признали за Монсом «следующие преступления в его должности: 1) взял он у царевны Прасковьи Ивановны село Оршу с деревнями; справил их сначала за царевной, а потом одну деревню перевёл в ведение вотчинной её величества канцелярии; оброк с той деревни брал себе. 2) Для отказу той деревни посылал он бывшего прокурора воронежского надворного суда Кутузова без сенатского разрешения. А по указу 5 февраля 1722 года без повеления сената дворяне ни к каким гражданским делам не должны быть определяемы; а если к какому делу определяется дворянин, то он на то дело должен иметь письменный указ. Кроме того, Кутузов судился по некоторому делу в московском надворном суде и обязан был подпиской никуда не выезжать; Монс на то не посмотрел и именем государыни императрицы послал в Москву указ: Кутузова по тому делу не истязывать и отлучку его в вину не ставить. 3) Взял он, Монс, четыреста рублей с посадского человека Соленикова, и сделал его за то стремянным конюхом её величества; по указу же 13 апреля 1722 г. велено всех выходцев из посадских выслать в посады, за которыми их и записать».

Вот три преступления, которые по исследованию вышнего суда объявились за Монсом. Первое из них подтверждено было собственноручным показанием царевны Прасковьи, второе — сознанием Монса, третье — свидетельством Столетова.

Судьи не тратили время на розыскание о множестве остальных статей камергерского взяточничества; первых трёх было достаточно для законности приговора и он завершился небольшой выпиской из законов. Прочтём и её:

«Вышеписанные преступления учинил Монс в своей должности, понеже он над всеми вотчинами её величества и над всем управлением командиром был. А в указе его императорского величества, 25 октября 1723 года, написано: кто в каком ни есть деле, ему поверенному, и в чём его должность есть, а он то не правдою делать будет, по какой страсти, ведением и волею, такого, яко нарушителя государственных прав и своей должности, казнить смертию натуральною или политическою, по важности дела, и всего имения лишить».