Жернова. 1918–1953. Большая чистка

— Пойдемте, батя! А то эта будет орать тут — Витяшку разбудит. Да и Маня, поди, все уже приготовила.

— Эт она что, все время так орет? — спросил дед Василий, неодобрительно поглядывая на женщину в окне.

— Да ну ее! С ней свяжешься — не развяжешься.

— А ты кошку-то ее… кошку — раз и… — показал дед Василий, как он открутил бы кошке голову.

— Ну, разве что так, — засмеялся Василий, представив себе, какой гвалт поднимется в доме, если вдруг исчезнет рыжая Софи. Однажды ее не было дня три, так соседка всех обвинила именно в убийстве ее любимицы зловредными антисемитами. Даже милицию вызывала. Слава богу, нашлась ее Софи. Софи-то нашлась, а подозрения остались. Ну ее к черту!

Стол уже накрыт. Посредине большая миска с вареной картошкой, над которой вьется ароматный парок, в мисках же квашеная капуста, соленые огурцы и грибы, домашнее коровье масло и свиная колбаса, розовое сало, мед и трехлитровая бутыль самогонки — гостинцы, привезенные дедом Василием. А по полу протянулись цветные половички — и комната сразу посветлела и будто наполнилась луговыми цветами.

— Ну, прямо как дома, — восхитился Василий, останавливаясь на пороге комнаты. — У нас в избе такие же половички…

Мария светилась вместе с комнатой и с надеждой заглядывала мужу в глаза.

— Живем помаленьку, — рассказывал дед Василий, когда выпили по паре лафитничков обжигающей самогонки и закусили. — Скотину держим, огород и прочее. Налоги, конечное дело, но не как в прежние времена, чтоб подчистую. Тапереча все больше на сознательности. Самообложение. Что написамши в листок, то и сдамши. Такие вот пироги. А у вас как?

— Да тоже стало полегче, — говорила Мария, подкладывая мужикам то одного, то другого. — Витяшку в ясли носим, я работаю, зарплату прибавили с нового года. Да и в магазинах продуктов стало больше. Правда, очереди…

— В Москве у Глашки то же самое, — кивал головой дед Василий. — Бог даст, все наладится. Озимя нонче дружные, картошку вовремя посадимши. Михайла сказывал, что жита пудов по сто на круг выйдет. Ну, там лен еще… А вы в отпуск не собираетесь?

— Собираемся… в июле, — ответила Мария. — Пока не знаем, куда.

— К нам и приезжайте. А чего! Места много, живи — не хочу. Мальцу парное молоко — милое дело.

— Спасибо, тятя, мы подумаем, — глянула Мария на мужа и вздохнула: Василий ковырял вилкой соленые рыжики, о чем-то думал, хмуря высокий лоб.

Почувствовав взгляд жены, поднял голову, улыбнулся виновато.

— Я, собственно говоря, не против.

Глава 18

Дед Василий прогостевал у дочери с зятем две недели. По утрам отвозил внука в ясли, шел по магазинам со списком покупок, составленным дочерью, топтался в очередях, прислушивался к разговорам, вечером, когда собирались за столом, делился впечатлениями:

— Народ говорит, что война будет. Не дай то осподи. Оно, может, глупости, а может, и нет. Народ — он спиной загодя кнут чует. А война без кнута не бывамши.

— Тятя, вы скажете тоже, — укоризненно взглядывала на отца Мария круглыми мышиными глазами.

— Перед германской войной то же самое бымши. Это начальство не чует, а народ — не скажи, народ он все чует загодя, как та кошка грозу.

Василий понимающе ухмылялся: темнота — что с нее взять? Дед Василий, заметив эти ухмылки, загорячился:

— Вот ты ученый, девять классов закончимши, а того не знаешь, что зверь беду загодя чует. Муравей, предположим, перед дожжем все ходы-выходы закрывает, гадюка в трухлявый пень прячется, птица там какая или еще кто — каждый знает, какое изменение в природе ожидается. А человек… Поотдельности никто ничего знать не может, а вместе… Я в тюрьме сидемши, так кого к стенке, а кому амнистия выходит — все заране знамши. Начальство еще не знамши, а народ знамши. А ты рожу кривишь: брехня, мол, и предрассудки.

— Да нет, это я так, по другому поводу, — оправдывался Василий. — А только, скажу я вам, батя, если бы народ имел такую способность, ученые давно бы ее заметили и употребили бы в практических целях. Что война будет, это и дураку ясно. Вопрос: когда и с кем? Вот в чем дело.

— С кем-кем? Как это — с кем? Ясное дело — с германцем! — отрезал дед Василий. — Спокон веку все с ним да с ним. Больше не с кем. А когда? Этого никто сказать не может. Один осподь-бог.

— Ну, разве что бог…

Марию споры отца с мужем ужасно как пугали. В газетах пишут про троцкистов, шпионов и всяких там вредителей. Вон военных генералов во главе с маршалом Тухачевским арестовали и расстреляли. На заводе несколько человек из начальства арестовали, слух прошел — за саботаж и вредительство. Но начальство — бог с ним, с начальством-то: народу от него одно горе. Однако могут взять и за просто так — за длинный язык, за нечаянное словцо. Не дай бог Василия возьмут — ей не жить. И безотчетный страх терзал ее маленькую душу.

Ночью, под храп старика за ширмой, она пеняла Василию громким шепотом:

— Ну чего ты с ним вяжешься? Услышит кто…