Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Лиховидов не сказал незнакомому капитану, что в последнее время вообще никаких занятий по боевой подготовке не проводится, стрельбы случаются редко, что как только части дивизии передислоцировались на новое место, так личный состав все больше занимается строительством казарм, налаживанием подсобного хозяйства: устройством свинарников, птичников и огородничеством, потому что снабжение продовольствием подразделений налажено из рук вон плохо, люди сидят на полуголодном пайке, а командирские семьи влачат жалкое существование.

— Ну, на месте все увидишь, разберешься, что к чему, — заключил комполка, уверенный, что воевать вряд ли придется, а там, глядишь, когда все наладится, можно будет заняться и боевой подготовкой.

— А если прежний комбат вернется? — осторожно спросил Матов, чувствуя, что за временным отсутствием комбата-три кроется какая-то тайна.

— Очень надеюсь, что вернется, — подхватил Лиховидов. — А вернется, снова примет свой батальон. Тогда ты пойдешь ко мне замом или начальником штаба. Толковые и грамотные командиры везде нужны.

— Понятно, — сказал Матов, хотя понятно ему было далеко не все.

С Лиховидовым проговорили за полночь. Выпили бутылку водки, съели котелок пшенной каши с олениной и копченого лосося. Вспоминали Москву, преподавателей академии, которую Лиховидов закончил в прошлом году.

— А полковник Неустроев? Тактику преподавал…

— Враг народа, — отвечал Матов, глядя в сторону. — Теперь тактику преподает подполковник Угланов.

— Надо же, — качнул шарообразной головой Лиховидов. — Никогда бы не подумал, что Неустроев… Тактику читал превосходно. А комдив Свечин?

— Тоже.

— Мда-а… Ну что ж, давай, капитан, выпьем по последней. — И, глядя на свет фонаря «летучая мышь» сквозь стакан с водкой, признался: — У меня комбата-три, капитана Брюквиненко, неделю назад арестовали. И замполита полка с ним вместе. Выходит что? — Уставился в глаза Матову тяжелым взглядом похолодевших глаз. Сам себе и ответил: — Выходит, что я, майор Лиховидов, проглядел контру под своим носом. — Махнул рукой. — Я и сам-то полком командую третий месяц всего. Комполка, подполковника Клоковича, в мае взяли, а меня на его место… — Врезал кулаком по коленке, вскричал страшным шепотом, приблизив исказившееся лицо к лицу Матова: — Или я кретин и чего-то не понимаю, или… — Дернул плечами, запрокинул голову и вылил водку в рот.

Матов молчал. Разговор ему не нравился: вроде бы Лиховидов говорил искренне, а поди знай, не провокация ли это с его стороны, не хочет ли он проверить новенького на вшивость. Да и тема такая… такая скользкая. Будто ему, капитану Матову, известно что-то сверх того, что известно всем остальным командирам Красной армии. В той же академии, например: ладно, если бы бестолковых преподавателей заменили на более грамотных и толковых, а то ведь в большинстве своем все как раз наоборот. Разве что подполковник Угланов — исключение. Особенно жалко Свечина — умнейшая голова. Тогда зачем все эти аресты? Не это ли и есть самое настоящее вредительство? А кто вредит? Получается, что как раз те, кто громче всех кричит о вредителях. Попробуй распознай, кто есть кто.

Просыпаясь ночью, Матов слышал, как Лиховидов ворочался на своей походной кровати, вставал, курил, куда-то уходил, — возможно, проверять караулы.

Под утро Матов уснул так крепко, что уже ничего не слышал. Ему снилась Верочка: бежит она за вагоном, в котором уезжает Матов, но не по перрону Казанского вокзала, а по соседнему пути, и не видит, что надвигается на нее встречный поезд. Матов во сне кричит, желая предупредить Верочку, но сквозь оконное стекло не слышно, он пытается открыть окно вагона, а оно не поддается, и тут накатывается рев паровоза встречного поезда и грохот вагонов…

Матов проснулся, сел на койке: над полевым лагерем призывно звучала труба горниста, возвещавшая «зарю». Знакомая до последней ноты немудреная мелодия вошла в Матова и наполнила его существо уверенностью в себе и сознанием правильности всего, что происходит вокруг. Вот сегодня после утренней поверки его представят батальону — и начнется привычная до мелочей жизнь. Только теперь рядом с ним перед строем батальона будет незримо присутствовать Верочка, следить за ним своими черными глазищами и болезненно морщить лоб и губы, когда он будет делать что-нибудь не так. И он сразу же поймет, что он не так делает, исправит свою ошибку — и лицо ее просияет радостью…

«Я буду ждать тебя всю жизнь». Фраза эта звучала в ушах Матова теперь постоянно. Он знал, ради чего живет на этом свете — ради того, чтобы она дождалась его. Потом он будет уезжать еще и снова возвращаться к ней. У него появилась точка на земном шаре, в которой пульсирует свет ожидания и любви.

Матов пружинисто вскочил на ноги, по-мальчишески раскинул руки — тело радостно откликнулось на это движение каждым своим мускулом. Он вынул из чемодана полотенце и все остальные принадлежности туалета и пошел к ручью бриться и умываться.