Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Жена лесника Марфа, баба такая же массивная, как и ее мужик, подала Василию Константиновичу кружку травяного настоя, потом чаю с творожными шаньгами на меду. Быстро перекусив, Митрофан и Блюхер спустились к озеру, сели в узкую и неустойчивую долбленку из цельного тополя, — Блюхер впереди, Митрофан на корме, — и Митрофан погнал долбленку коротким веслом к лесистому островку, где у него прикормлены местечки на всякую рыбу соответствующим кормом. Сам-то он удочками не балуется, все больше мережами да ставками промышляет на пропитание, удочки же держит для всяких наезжающих к нему начальников. И пьет свою самогонку из дикого винограда и всяких плодов и ягод лесных в количествах неимоверных тоже только с гостями, потому как тайга пьянства не терпит и любой уважающий себя зверь пьянчугу задерет или вздернет на рога за милую душу.

Действительно, день занимался погожий. Лишь на западе еще держалась сумрачная полоска уходящего в глубь материка циклона, да высоко в небе, со стороны еще не вставшего солнца, протянулись веером тонкие завитушки облаков, точно золотой хвост райской птицы. Тишина такая, что слышно, как шумит в голове кровь, перенасыщенная алкоголем. А может быть, и не кровь вовсе, а гневное зудение комаров да мошки, от которых рыбаки закрыли лица сетками из конского волоса, а руки перчатками.

Солнце еще где-то там, в невидимом отсюда океане, но небо над сопками полыхает огнем, малиновые тона сменяются красными, красные — оранжевыми, оранжевые переплавляются в желтые, и вот-вот прянет над миром животворящее светило. Ожидание этого вполне заурядного явления вызывает у Василия Константиновича чувства торжественные, в них проступают смутные контуры далекого детства и надежды на чудо.

«И вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос…» — вспомнил Василий Константинович из гимназического курса.

— Ты чего, Василь Кистентиныч? — шепотом спрашивает Митрофан, неодобрительно поглядывая на Блюхера.

— Я? — удивляется Блюхер, даже не заметивший, что строчку из «Одиссеи» Гомера произнес вслух. — Ничего, это я так.

— Рыбу распугашь, — ворчит Митрофан и забрасывает снасти в воду.

Озеро курится легким туманом, но равнодушная Эос проникает сквозь него и смотрит на Блюхера из глубин неподвижной воды пристальным немигающим взором. И странным кажется, что в этом мире, беспредельном и равнодушном ко всему живому, ничтожные человеческие существа, не видя этого великолепия, творят зло друг другу и самой природе. Зачем? Из желания главенствовать в нем? А какая в этом радость? Это снизу кажется, что наверху медом мазано, а залезешь чуть повыше, оглядишься — все пустое. А уж падать сверху — не приведи господи…

Вот сейчас спит где-то Люшков, человек жестокий и скользкий, как бог иудеев. А может, и не спит, вслушивается в ночь, в шаги японских часовых, размышляет над своей участью. Предавший все, чему еще недавно поклонялся, он наверняка предаст и японцев, если представится возможность. Нет, лучше умереть среди своих, даже если смерть уготована тебе чьим-то злым умыслом.

Василий Константинович вспомнил Тухачевского, каким видел его в зале суда, затравленный и отрешенный взгляд его выпуклых глаз, — и болезненный спазм сжал сердце, тоскою наполнил грудь. Что Тухачевский и все остальные являются немецкими шпионами, верилось с трудом, хотя доказательств НКВД собрало много, а главное — сами подсудимые признавали эти обвинения обоснованными. Но что многие из них были и остались сторонниками Троцкого, и не потому, что тот был выдающимся теоретиком, а потому, что был своим для них человеком, в этом Блюхер не сомневался. Тот же Тухачевский, несмотря на свою молодость, поднялся на такую высоту в Красной армии, хотя ни боевого опыта, ни знаний не имел, а лишь одно голое честолюбие, исключительно по воле наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета РСФСР Льва Троцкого. А такая поддержка не забывается, чем бы эта поддержка не вызывалась. Тухачевскому же во время гражданской войны Троцкий слал наиболее боеспособные и преданные революции воинские подразделения: рабочие полки, матросские бригады, батальоны интернационалистов, лично следил за снабжением его армий вооружением, боезапасами, продовольствием. Троцкому нужна была не только победа над белыми, но и надежные военные кадры, преданные ему лично.