Жернова. 1918–1953. Большая чистка

Все предыдущие дни не было ни минуты свободной, чтобы написать тебе письмо. События разворачивались так стремительно и, честно говоря, так для меня малопонятно, что даже, когда выдавался час-другой на отдых, я не мог себе позволить полностью отрешиться от действительности, потому что чувствовал: делаю далеко не все, что можно и нужно делать на моем месте в создавшихся условиях. А реальные условия военных действий настолько отличаются от ротных, батальонных и полковых учений, что иногда я кажусь себе полнейшим профаном и недоучкой. Поверь, дело не только в том, чтобы метко стрелять, умело ползать, не отрываясь от земли, кидать гранаты и с криком «ура!» бежать в атаку. Для командира батальона это не самое главное. Для него главное заключается в том, чтобы чувствовать бой всем своим существом, уметь угадывать действия противника еще до того, как сам противник произведет эти действия, вынуждать его на такие действия, которые выгодны тебе, а не ему. Лишь теперь, несколько дней повоевав и насмотревшись, как на твоих глазах падают сраженные огнем люди, начинаешь понимать, что такое талант военачальника, более того — полководца. Начинаешь понимать, почему, скажем, Суворов выигрывал сражения в тяжелейших и невыгоднейших для своих войск условиях, а другие полководцы проигрывали их, имея все преимущества перед своим противником. Война — это такое же искусство, как и любое другое, и в каждом искусстве есть гении и бездари, есть ремесленники и творцы. Это как в шахматы: можно знать наизусть все партии, сыгранные до тебя шахматными корифеями, и не выиграть самому ни единой. Я ужаснулся своей бездарности. Я не чувствовал и не понимал, откуда ведется огонь, куда прежде всего мне сосредоточивать огонь своего батальона. Я не чувствовал и не понимал боя.

Мне стоило большого труда преодолеть этот ужас перед жестокой действительностью и убедить себя, что на этом месте, на которое меня поставили, только я один могу сделать все, что должен сделать командир Красной армии, коммунист, которому поручено партией и народом защищать свою родину. Но не потому, что другие сделают это хуже меня, а потому, что других в данную минуту нет.

Лишь тебе одной могу признаться, любовь моя, что я какое-то время праздновал самого настоящего труса, но не за собственную шкуру, а за свой батальон, за его людей, а более всего по причине неспособности выполнить свой долг. Нет, я не думал о смерти. Честно говоря, я вообще на какое-то время лишился дара соображать хоть что-нибудь. Я отупел и поглупел настолько, что сам себе стал отвратителен. Теперь-то я понимаю, что надо было пройти через это, надо было пройти через чужую смерть, надо не только подавить и преодолеть страх в себе, но и в других. А это часто значительно труднее.

Я преодолел свой страх. Говорю тебе это, положа руку на сердце. Тебе не придется стыдиться за меня. Теперь я понимаю, что ни один я испытывал подобное состояние. Если бы другие не испытывали того же самого, мы добились бы победы над японцами меньшей кровью и в более короткие сроки. Теперь я понимаю, что дело не только в отсутствии опыта настоящей войны, но и в способности быстро его приобретать и использовать на всю катушку для новых боев, хотя один бой не похож на другой. Собственно говоря, на этом и растут настоящие полководцы. А еще мне показалось, что в этом военном конфликте никто из вышестоящих командиров такой способности не проявил, хотя многие из них прошли гражданскую войну. Не думай, что я так говорю из ревности или обычного желания отыскивать виноватых, которые, по мнению окопников, будто бы сидят в больших штабах…»

Матов оторвал взгляд от простирающейся перед ним холмистой местности, еще окутанной утренним туманом и полумраком. Впереди лежала сопка под названием Орел, высотой всего пятьдесят восемь метров. На сопке окопались японцы. Лес они вырубили почти до самого подножья, оставив лишь весьма неширокую гряду, устроив там завалы, перепутав их колючей проволокой и начинив минами. Сама сопка располагалась на корейской территории, здесь был правый фланг японцев, и 119-й полк должен этот фланг взломать и выйти в тыл противнику, засевшему на сопке Заозерной, уже на нашей территории. На сопку Заозерную направлялся главный удар Сороковой стрелковой дивизии, там японцы особенно сильно укрепились. Если удастся сбить японцев с Орла, японцы с Заозерной неминуемо попадут в окружение. Либо начнут отступать.

Медленно занимался рассвет. День обещал быть солнечным. Матов прикрыл глаза и продолжил мысленно писать письмо Верочке: